Вскоре Ницца в паре с директрисой приступили к позированию. Начал Гвидон с этюдов плюс портрет. Пластилин. В полуметровый размер. Сеансов на семь. Обе честно старались. Обе пытались сохранять неподвижность в ходе работы Иконникова, и обе силились не замечать друг друга. После сеанса Ницца сразу обувалась и убегала. Гвидон предполагал, что в силу повышенного художественного мироощущения Ниццин нос и на самом деле накапливал за время сеанса достаточное количество соплей, и она сбегала, чтобы как можно скорей высморкаться. Клавдия же Степановна сначала медленно, внимательно-ревнивым глазом изучала то, что лепил Гвидон, затем задавала пару осторожных вопросов творческого содержания, типа, не будет ли великовата грудная мышца, она же молочная железа, для образа Родины и не подлепить ли ещё глины, чтобы платье не настолько открывало ноги защитницы сирот. Иконников всякий раз вежливо обещал подумать и провожал директрису с коротким уважительным поклоном.

Ещё начиная с первого сеанса, когда Гвидон скрупулезно объяснял Ницце, как надо правильно стоять, как прижиматься головой и обнимать руками партнёршу, он обратил внимание на стопы Ниццыных разутых ног. Средние пальцы обеих стоп были изогнуты внутрь, напоминая два маленьких лука. Гвидона тогда такое сходство немало удивило. Похожим образом изогнутые пальцы он видел лишь у сестёр Харпер, у их со Шварцем жён. Бывают же совпадения, подумал тогда. Впрочем, работа захватила, и всё несущественное он просто откинул. Про себя лишь успевал иногда подумать, что всё больше и больше с каждым днём ему нравится это девчонка, эта необычная Ницца. Нравилось, что называла его просто Гвидон, без всяких там отчеств. Нравился её недетский острый ум, особое чувство юмора, точность задаваемых вопросов и молниеносная реакция на его занудные ответы. Вот тебе и «зассыха»…

Последний сеанс по сверке с натурой, работая уже с глиной, он завершил за неделю до прилёта Приски и Триш. Оставалась формовка, черновая, врасколотку. Ну и восковка. Но это уже сам, без натурщиц. Клавдию Степановну поблагодарил, вручил подарочный набор, припасённый загодя: флакон «Красной Москвы» и круглую пудру того же разлива. Превозмогая неприязнь, нанёс вялый поцелуй в щёку. Ницце подарков делать не стал: не был уверен, что не отнимут. Тайно сунул двадцать рублей, просил никому не показывать, а спрятать и при случае потихонечку тратить на себя. Всё про всё, а также перевозку в цех закончил ровно за день до девок.

На другой день встал рано утром, уже у себя в Кривоарбатском, так чтобы успеть намыться, погладиться, одеться, сбрызнуться одеколоном и предстать перед английской женой в лучшем виде. Пока сбривал запущенную щетину, думал, как быть со Шварцем. Делать вид, что вообще не замечает его? Или же вид не делать, а просто откровенно игнорировать? Равнодушно кивнуть и отвернуться? Или даже не кивать? А как девки выйдут, забрать каждый свою и разбежаться по углам? Не поймут… A-а, пусть как будет, так будет…

Похожим образом рассуждал и Юлик. Зная Гвидона, решил, что тот прятаться не станет, а поведёт себя скорей всего по обстоятельствам. Поэтому сценарий встречи разрабатывать не стал.

Так и получилось — не прятались. Просто тупо стояли у ограждения, там, где встречают прибывших, держась несколько поодаль и синхронно отводя взгляды. Когда объявили задержку на сорок минут, молча столкнулись взглядами и разошлись. Через положенное время снова заняли свои места.

Когда, наконец, Приска и Триш вышли к встречающим, оба, не сговариваясь, стояли по разные стороны от ограждающего турникета. Оба, синхронным движением разорвав пару, подхватили каждый свою жену и закружили в воздухе. Затем, не сговариваясь, потащили вместе с чемоданами в разные стороны, так что каждая не успела прореагировать и оказать сопротивление удивительному поведению мужей.

— Скорей, скорей, мы опаздываем! — набирал скорость Шварц, таща чемоданы в сторону такси и одновременно не отпуская от себя Триш. — Всё уже давно остыло!

— Потом, потом, всё потом! — заметно нервничал Гвидон, тоже по возможности не давая Приске опомниться и выяснить что к чему.

Отчасти это была правда. Таисия Леонтьевна, узнав о приезде невестки, как обычно, готовилась загодя. Наготовила кучу вкусного и теперь ждала их в Кривоарбатском.

У Шварца история была посложней, хотя воскресный стол на Серпуховке тоже их ждал. Готовила Параша, Мира Борисовна участия не принимала за полной неприспособленностью к такого рода накрытиям. Окончательно Юлик прояснил свою ситуацию матери за неделю до Тришкиного приезда. Открыл, как говорится, карты. Вкратце поведал историю влюблённости и женитьбы на сестре жены лучшего друга. А то, что не рассказывал раньше, объяснил тем, что прекрасно знал мамино отношение к близким связям с гражданами иностранных держав, тем более представляющих капиталистический мир. Но любовь… любовь… Куда с ней деваться-то?

— Как он мне всегда не нравился, этот твой долговязый, — поморщилась Мира Борисовна, — и вот результат. Я всегда знала, что добром это не кончится.

— Пожалуй, ты права, мам, — неожиданно для матери согласился сын, — раньше я и сам о нём думал лучше.

Это он сказал так, на всякий случай, для того чтобы смягчить будущее впечатление Миры Борисовны о своей нерусской жене.

В машине, пока ехали, пришлось волей-неволей сообщить Триш, что они поссорились с Гвидоном. Поругались, слово за слово, и разошлись на принципиальной почве. Это всё. Без подробностей, ладно? Может, когда-нибудь потом. Та открыла в волнении рот, и Шварц понял, как безумно он её любит, свою Патришу. Он не дал ей задать вопрос, он просто страстно поцеловал её в этот открытый рот. И почувствовал, как она ответила на его поцелуй.

— Сейчас я познакомлю тебя с мамой, и мы пообедаем. А потом… А потом решим, что делать, о'кей? — и закончил: — И пойми, это касается только меня и Гвидона, но никак не тебя и не Присциллы…

Примерно такой же разговор, тоже накоротке, состоялся и в другой машине, которая везла на обед к Таисии Леонтьевне Гвидона и Приску.

— А как же Жижа? — изумилась Прис. — Как же мы теперь будем там жить?

— Превосходно будем, родная, только немного позже, — успокоил её Гвидон и поцеловал в губы. — И дом у нас будет свой, и мастерская. И всё на свете…