Айят улыбнулся и спокойно ответил, точно ждал этого вопроса:

— Да, вождь, последний сын мудрейшей женщины, убитой глупостью и трусостью своих сородичей, придумал, как вам быть. Но решение за тобой. Плавуны могут воссоединиться с братьями, которых покинули десять весен тому назад. Племя Плавунов исчезнет, и белые перестанут вас искать, а Птичников они трогать не станут. Так хотела Говорящая… — тут он опустил гордую голову и беззвучно прошептал на неизвестном этому миру языке: — Так хотела моя мама…

Толпа загомонила. Люди размахивали руками, обсуждая только что услышанное, многие косились на безучастного вождя.

Старик вспоминал последние слова Аучар. Ее кровь была и на нем, а ведь когда-то он ходил на охоту с кудрявым Сейхетом, бывшим вождем Птичников и отцом ее сыновей. Они дружили, рожденные в один год, в один день. Дружили они, и вот теперь Сейхет лежит в могиле на погосте вместе с четырьмя своими сыновьями, а он, вождь Плавунов, не вмешался, когда Улах убивал свою мать, не остановил преступную руку раванги. Боялся, до смерти боялся старик черной силы главного шамана племени. Когда-то он прельстился властью, обещанной Улахом. Немолод был, но прельстился, предал Сейхета и Аучар и ушел с их мятежным первенцем, уведя с собой многих воинов. И так навсегда стал он пленником раванги.

Все боялись Улаха, смерть от его гнева была мучительной и жуткой. Не укладывалось в облысевшей голове старика-вождя, что справиться с черным шаманом смог мальчишка семнадцати весен от роду. Ведь всегда твердил, бахвалясь, самоуверенный раванга, что победить его, Улаха, способен только сам Улах, если наложит на себя проклятие. И хохотал, пьяный, над своей шуткой под взглядами напуганных помощников, не знавших, что взбредет ему в голову через мгновение.

Никто не был ровней Улаху — даже бог-целитель, пришедший со звезд. А раванга все повторял, что не бог он вовсе и не со звезд пришел, однако все племя видело тогда, как это было! И как через год он, проклятый Улахом, смог выжить и избавиться от напасти, а Сейхет с Аучар спрятали его и второго бога от враждебных глаз. И все эти годы ни первый сын Говорящей, ни Та-Дюлатар не находили в себе сил уничтожить один другого.

А тут является мальчишка, о котором слышали немногие, и разом изгоняет Улаха из этого мира. Так, будто сам он, Улах, наложил на себя проклятие, от которого не смог уберечься. Как может быть такое? Как попался в ловушку раванга и где теперь спрятано его мертвое тело?

— Где убит Улах? — с трудом выговорил вождь. — Нам нужно увидеть его мертвым.

Айят не стал возражать. Этого вопроса он тоже ждал:

— Кто хочет увидеть моего старшего брата? Я отведу и покажу. Но только тот, кто первым увидит мертвого Улаха, сам умрет и станет им до конца своей жизни. Его руки и ноги будут делать то, что захочет Улах, его язык будет впредь произносить слова по воле раванги. Я предупредил и тем самым выполнил долг — теперь могу отвести желающего к месту упокоения вашего шамана.

Никто не шевельнулся.

— Так что же? Идемте! Улах вернется, и всё будет по-старому. Вы ведь хотите этого?

Люди попятились и зашумели, горячо отрицая его приглашение.

— К Птичникам! К Птичникам! — слышались отдельные голоса. — К Араго-Ястребу!

Уже никто не спрашивал решения вождя. С исчезновением Улаха он потерял свою власть.

Старик уронил голову. «И поделом мне!» — мелькнула мысль, где-то в глубине души тоскливо заныло раскаяние, а перед глазами, как живая, встала Аучар, но не безумной старухой, а свободной девушкой необыкновенной красы с нежной улыбкой и прекрасными умными глазами цвета обсидиана.

…И когда старшие спрашивают ее, выбирает ли она вместо удела раванги племени судьбу спутницы Сейхета, Аучар бросает на кудроволосого жениха виноватый взгляд и тихо, но твердо отвечает: «Нет!»…

Но все было не так, не так!.. Она родила Улаха и шестерых его братьев, и Улах уничтожил многих сородичей в своем исступленном желании остаться единственным и главным. И разразилась война, в которой погибли многие…

Всё было не так, как почудилось старику-вождю. Одно лишь слово несвободного согласия перевернуло жизнь целого племени. А ведь она сомневалась, он хорошо помнил, как она сомневалась, прежде чем поддалась на уговоры своих родителей и родителей Сейхета! Женщины говорили, как, уйдя по Серой Тропе, она шептала в полузабытьи, что попутчик ее не родился еще на свет, что он придет лишь через год на другой стороне мира и станет страшным злодеем либо великим целителем по воле своей, по своему выбору, но ей суждено быть одной в этой жизни. Вождь не верил прежде бабьей болтовне, однако вспомнил это сейчас, во время короткой вспышки, вернувшей былое.

Губы Аучар уже сложились, чтобы сказать «нет», а вслух вылетело малодушное «да». Но что могла поделать она, пятнадцатилетняя девушка, против воли старших сородичей?

Вождь поднял набрякшие веки и увидел перед собой лицо Айята, ждущего, что скажет он, когда очнется.

— За тобой решение, вождь. За тобой слово, которому подчинятся все.

С благодарностью взглянув на юношу, старик ухватился за локти телохранителей и встал с грубо сколоченного табурета, который в последние годы всюду носила за ним угодливая свита, помня о пораженных ревматизмом ногах и слабом сердце вождя.

— Племени Плавунов больше нет. Если Птичники готовы принять нас и отказаться от кровной мести, то мы с гордостью вновь назовем себя Птичниками.

Толпа взвыла от восторга. Воины барабанили кулаками и древками копий по своим кожаным щитам, женщины плакали и прижимали к себе ничего не понимающих, но тоже радостных детей.

Айят слегка улыбнулся:

— Араго-Ястреб ждет вас.

Старый вождь знал, знал старый вождь, что не прощаются и не забываются такие обиды, какие нанесли племена друг другу за промелькнувшие десять весен. Трудно, очень трудно будет соседствовать с Птичниками, перед которыми он чувствовал себя смертельно виноватым. Но дни его сочтены, уже ждет его вечный Змей Мира, а там, в ночи, — молодые и счастливые Сейхет и Аучар. Другие плавуны виноваты не столько, сколько он. И, может быть, со временем раны тех, кто нынче только начинает свой путь, заживут, зарубцуются, перестанут болеть, а потом и вовсе сотрутся в памяти жителей сельвы имена жестокого раванги и глупого вождя, поддавшегося искусу?