— Нет, правильно.

— Я не хотел вас обидеть.

— Но это нехорошо!

— Что — нехорошо? — не понял Ганс.

— Я не хочу разбивать семью.

Наташа волновалась, ей было очень страшно, но страх перемешивался с задорным любопытством: «Что будет дальше?»

— С моей женой ничего не случится, — недовольно, как учитель бестолковому ученику, произнёс Ганс. — И вообще, при чём тут жена? Я люблю вас, вы любите меня.

— Разве я вам объяснялась в любви? — кокетливо спросила Наташа.

— Нет, но я знаю это.

— Однако…

— Вы с этим не согласны?

— Как вам ответить…

— Надеюсь, вы не будете отрицать, что любите меня?

— Это и есть ваш вопрос?

— Да!

— Нет!

— Как вас прикажите понимать? — встрепенулся Ганс. Самоуверенность слетела, как лёгкая пыль при дуновении ветра.

— Не буду отрицать.

Ганс внимательно посмотрел на девушку, но радости, которую ожидал увидеть на её лице, не было. А он-то был уверен, что Наташа в открытую не говорит о своей любви только из-за естественной в её положении скромности, понимая, какая пропасть лежит между ним — майором германской армии — и ею — обыкновенной русской девушкой. Он, Шварц, всегда был с ней слишком великодушен, внимателен, всячески старался, насколько это было возможно, не подчёркивать своего превосходства. Он даже совершенно сознательно разрешил ей влюбиться в него!

— Наташа, согласитесь, что наши отношения сейчас выглядят несколько смешно.

— Смешно? Что же в них смешного? И вообще, какие могут быть отношения у коменданта с его переводчицей?

Ганс оторопел. Вот чёртова девчонка! И за словом в карман не лезет, и держится, как баронесса перед сватовством.

А Наташа именно сейчас до боли в сердце почувствовала, как она жгуче ненавидит и презирает этого самодовольного солдафона, развратника и труса, деспота, убийцу и ханжу. Как бы она была счастлива, имея возможность высказать хоть крупицу ненависти и презрения, которые она питала к нему. Она резко встала и посмотрела прямо в глаза Гансу:

— Я просто очень устала сегодня. Простите, у меня очень болит голова. Не обижайтесь на меня, пожалуйста, вы же знаете, как я предана вам.

Ганс посмотрел на неё, и опять узнал свою Наташу, любящую, ласковую и доступную. Он протянул руки к её округлым плечам и нежно наклонил её голову к себе на грудь. Она не сопротивлялась, но тихо сказала:

— Не нужно, сюда могут войти.

Ганс разомлел от восторга. Она права, эта девчонка, всему своё место и время.

Наташа отошла к окну, привела в порядок причёску и, как бы извиняясь, сказала:

— Разрешите, я пойду домой, голова сильно болит.

— Конечно, конечно. Счастливого вам пути, до завтра.

Наташа вышла.

Ганс довольно потёр руки. Всё идёт строго по плану и складывается как нельзя лучше. Наташа уже приготовила белый флаг, и завтра он по-солдатски пойдёт на последний штурм этого прекрасного и плохо защищённого бастиона. А сегодня… сегодня нужно на прощание, в последний раз, сходить к фрау Зине. Конечно, Наташе она в подмётки не годится, но зато сладка, как патока, и без излишней скромности и претензий.

Безветренный, слегка морозный вечер. Легко падают и кружатся в медленном холодном хороводе равнодушные снежинки.

Наташа идёт домой. Она не торопится, глубоко вдыхает свежий, заснеженный воздух. На душе у неё тяжело. Шаг за шагом, слово за словом вспоминает она весь день. Слишком много событий и впечатлений! Встреча с мужем, грубые объяснения и домогательства коменданта…

За спиной послышались торопливые шаги — кто-то догонял её.

Наташа сделала шаг в сторону, к забору, и резко обернулась. К ней приблизилась женщина и встала, преградив путь к дому. Наташа попыталась обойти незнакомку, но та тихо, глухим, сипловатым голосом сказала:

— Не спеши, красотка, поговорить нужно.

— О чём нам с тобой разговаривать? — спросила Наташа и узнала женщину. Эта была Зинка-официантка, известная всему городу разгульной жизнью и связями с немецкими офицерами. Наташа прислонилась к забору, нащупала в кармане пальто маленький бельгийской марки пистолет, подаренный ей во время приступа великодушия майором Шварцем. Опустила на пистолет руку и успокоилась.

— Что же молчишь? — спросила она Зинку.

— Разглядываю.

— Ну, и как?

— Красивая, ничего не скажешь!

Зинка смотрела на Наташу сверху вниз, глаза сверкали злобой. Высокая, полная, припорошенная снегом, она была похожа на снежную бабу.

— А ты тоже ничего, настоящая русская красавица. Откормленная, хоть на показ выставляй!

— Смеёшься!

— Нет, от души.

Зинка хмыкнула что-то нечленораздельное и хрипло сказала:

— Была когда-то красавица, да вся вышла. Укатали сивку крутые горки. Ты говоришь — откормленная. Правильно, не голодаю, как другие. А сытый человек быстро забывает все обиды и превращается в свинью! Хочется чего-то хорошего, душа и у меня не опилками набита, не кукла же я! А у свиньи конец один: кормят, поят, холят и… Вот скажи, сколько тебе лет?