— Сколько тебе надо?

— Ты отвечай, когда спрашивают, не задирай носа!

— А ты не кричи, а то совсем разговаривать не буду!

— Ладно, — неожиданно согласилась Зинка. — Так сколько?

— Уже двадцать один.

— Не уже, а ещё. А мне уже тридцать!

— Тоже немного.

— Хватает, пора уже и о жизни подумать.

— О чём же ты до тридцати лет думала?

— Жила. Думать времени не было.

— Вот и дожилась!

— Ты что каркаешь? Дожилась! Подумаешь, а чем я хуже тебя? Чем?

Голос у Зинки жалкий, нет в нём твёрдости, сознания правоты. Зинка сильно волнуется, а Наташа не может понять, чего она от неё хочет. Брезгливо поджав губы, Наташа сердито спросила:

— О чём хотела говорить?

— Может, домой пригласишь? Или брезгуешь? Не надо, мы с тобой одного поля ягоды; сладкие, как мёд, податливы, как кошки.

Наташу передёрнуло, но она сдержала себя:

— Пойдём!

Дома Наташа вела себя, как гостеприимная хозяйка: предложила ужин, поставила подогревать чайник.

Но Зинка от всего отказалась:

— Не егози.

— Что тебе не так? — удивлённо спросила Наташа.

— Я по делу к тебе. Отступись от Шварца! — грубо, но в то же время просительно выпалила она. — Добром тебя прошу! — И вдруг без всякой связи с предыдущим, с отчаянной откровенностью сказала: — Если бы ты только знала, как я несчастна!

Цель странного визита прояснилась: пришла поверженная соперница.

Наташе стало весело.

— Я бы рада, да он теперь не отпустит, — почти миролюбиво возразила она.

Зинка задумалась. По её лицу было видно, что она мучительно пытается что-то понять. И тут Наташа заметила, что Зинка пьяна. Её миловидное полное лицо было красным, переносица покрылась бисером пота, на глаза легла мутная поволока.

— Ты вот что, дева, со мной не шути! — опять с угрозой, хрипло произнесла Зинка. — Уж как ты там знаешь, а Ганса оставь! Он мне самой нужен!

— Тебе от этого какая радость?

— Это уже не твоё дело.

Наступила пауза, она была настолько велика, что, казалось, к концу её собеседницы забыли, о чём разговаривали.

Зинка сидела краснолицая, грудастая, с нелепой причёской по последней моде, которая совершенно не шла к её лицу.

Вернулся с работы Иван Фёдорович, поздоровался, снял пальто и прошёл в свою комнату.

— Дядя?

— Дядя, — ответила Наташа.

— Хороший мужик, сразу видно. А у меня никого! Был муж, а где он теперь? Может, воюет с фашистами, а может, давно в сырой земле.

Опустились печальные глаза, дёрнулся, кривясь, пьяный рот. Зинке стало очень жаль себя.

— Какая моя жизнь? Кому я нужна? Кто я теперь? Подстилка! А пока ты не появилась на моём пути, я жила, как богиня. Ганс был ласковый, обходительный, а теперь… — И, будто чего-то вспомнив, гадко, злорадно улыбнулась.

— Молодая ты, красивая, а дура! Думаешь, ты у него одна. Радуешься, что туза козырного вытянула! Чёрта лысого! Очередная ты, а не единственная. Он и ко мне по старой дружбе тайком похаживает.

— Не верю, — сказала Наташа, не желая объясняться.

— Она не верит! Приходи ко мне сегодня ночью и разуй свои глаза. Она не верит! Влюбилась, да? Умаслил? Наобещал сорок бочек арестантов — и всё без штатов? Ладно. Хватит. Выпить у тебя нету?

— Я не пью, дядя тоже.

— Ничего, ещё запьёшь! Это я точно знаю. Дорога у нас одна. Потом он и тебя бросит. Не верь ему! Это такая сволочь! Липнет, как моль шершавая. Красавец, неотразимый мужчина! Тьфу, — смачно сплюнула Зинка, — килька недожёванная!

Наташа с удивлением и неподдельной грустью спросила:

— Зачем же он тебе такой?

— Запела пташка, — в пьяном изнеможении прошептала Зинка, — а что мне делать, с голоду подыхать?

— Неужели нет выхода?

— Может, и есть, да его искать надо.

Наташа промолчала.

— Да ты сама-то кто? — будто проснувшись, промолвила Зинка. — Какая между нами разница? Подумаешь, любовь у неё! Враньё всё! Даже забудь об этом глупом слове.