Том 3. Менестрель. Поэмы
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:

Поэза душевной боли

Из тусклой ревельской газеты, Тенденциозной и сухой, Как вы, военные газеты, А следовательно плохой, Я узнаю о том, что в мире Идет по-прежнему вражда, Что позабыл весь мир о мире Надолго или навсегда. Все это утешает мало Того, в ком тлеет интеллект. Язык богов земля изгнала, Прияла прозы диалект. И вот читаю в результате, Что арестован Сологуб, Чье имя в тонком аромате, И кто в словах премудро-скуп; Что умер Леонид Андреев, Испив свой кубок не до дна, Такую высь мечтой прореяв, Что межпланетьем названа; Что Собинов погиб от тифа Нелепейшею из смертей, Как яхта радости — от рифа, И как от пули — соловей; Что тот, чей пыл великолепен, И дух, как знамя, водружен, Он, вечно юный старец Репин В Финляндии заголожен. Довольно и таких известий, Чтоб сердце дало перебой, Чтоб в этом благодатном месте Стал мрачным воздух голубой. Уходите вы, могикане, Последние, родной страны… Грядущее, — оно в тумане… Увы, просветы не видны… Ужель я больше не увижу Родного Федор Кузмича? Лицо порывно не приближу К его лицу, любовь шепча? Тогда к чему ж моя надежда На встречу после тяжких лет? Истлей, последняя одежда! Ты, ветер, замети мой след! В России тысячи знакомых, Но мало близких. Тем больней, Когда они погибли в громах И молниях проклятых дней…

К слухам о смерти Собинова

Я две весны, две осени, два лета И три зимы без музыки живу… Ах, наяву ль давали «Риголетто»? И Собинов певал ли наяву? Как будто сон: оркестр и капельмейстер, Партер, духи, шелка, меха, лорнет. Склонялся ли к Миньоне нежно Мейстер? Ах, наяву склонялся или нет? И для чего приходит дон Пасквале, Как наяву когда-то, ныне в бред?… Вернется ль жизнь когда-нибудь? Едва ли… Как странно молвить: Собинов — скелет… Узнав о смерти Вертера, несною В закатный час я шел, тоской гоним, И соловей, запевший над рекою, Мне показался жалким перед ним! О, как тонка особенность оттенка В неповторимом горле у того, Кем тронута была демимондэнка, И соловей смолкал от чар его…

Поэза нови прозаической

Ах, люди живут без стихов, Без музыки люди живут, И роскошью злобно зовут Искусную музыку строф. Ах, люди живут без икон, Без Бога в безбожной душе. Им чуждо оттенков туше, — Лишь сплетни, обжорство и сон. И даже — здесь, в доме моем, — В поэта кумирне святой, — И здесь тяготятся мечтой, Стремясь обеззвучить мой дом… Увы, даже дома и то Сочувствия мне не найти… И некуда вовсе уйти; Ведь грезы не любит никто. Теперь лишь один спекулянт, — «Идеец», мазурик, палач, — Плоды пожинает удач, Смотря свысока на талант. Черствеют и девьи сердца, Нет больше лиричности в них, — Наряды, танцульки, жених… Любовь — пережиток глупца… Жизнь стала противно-трезва, И жадность — у всех идеал. Желудок святыню попрал, Свои предъявляя права. Художник для всех — человек Ленивый, ненужный, пустой, О, трезвый, рабочий, сухой, В искусство не верящий век!

Поэза дополнения

Для ободрения ж народа,

Который впал в угрозный сплин…

…Они возможники событий,

Где символом всех прав — кастет.

«Поэза истребления» (т. IV).
В своей «Поэзе истребленья» Анархию я предсказал. Прошли три года, как мгновенье, — И налетел мятежный шквал. И вот теперь, когда наука Побита неучем рабом, Когда завыла чернь, как сука, Хватив искусство батогом, Теперь, когда интеллигента К «буржую» приравнял народ, И победила кинолента Театр, прекрасного оплот, Теперь, когда холопу любо Мазнуть Рафаэля смолой, — Не вы ль, о футуристы-кубо, Происходящего виной? Не ваши ль гнусные стихозы И «современья пароход» Зловонные взрастили розы И развратили весь народ? Не ваши ли мерзостные бредни И сумасшедшая мазня Забрызгали в Москве последний Сарай, бездарностью дразня? Ушли талантливые трусы А обнаглевшая бездарь, Как готтентоты и зулусы, Тлит муз и пакостит алтарь. А запад — для себя гуманный!.. — С презреньем смотрит сквозь лорнет На прах ориентальной, странной Ему культуры в цвете лет. И смотрит он не без злорадства На поэтических вампук, На все республичное царство, Где президентом царь Бурлюк. Куда ж деваться вам от срама, Вы, русские низы и знать? …Убрав царя, влюбиться в хама, А гражданина вон изгнать?!.. Влюбиться в хама может хамка, Бесстыжая в своей гульбе. Позор стране, в поджоге замка Нашедшей зрелище себе! Позор стране, в руинах храма Чинящей пакостный разврат! Позор стране, проведшей хама — Кощунника — меж царских врат!..

III. Терцины — колибри

«Зелено-дымчатое море. Гребни…»

Зелено-дымчатое море. Гребни Молочно-светозарные — во тьме. Душа к Тебе в восторженном молебне. Такая ясность в ледяном уме. В октябрьский вечер, крепкий и суровый Привет идущей из-за гор зиме, Предвестнице весны издревле-новой!

«Мы сходимся у моря под горой…»

Мы сходимся у моря под горой. Там бродим по камням. Потом уходим, Уходим опечаленно домой И дома вспоминаем, как мы бродим. И это — все. И больше — ничего. Но в этом мы такой восторг находим! Скажи мне, дорогая, — отчего?

«Ты все молчишь, как вечер в октябре…»

Ты все молчишь, как вечер в октябре, Но плещется душа, как море — в штиле. Мы в инее, в лиловом серебре. И я ли — я теперь? и ты — о, ты ли? Как море в штиле, плещется душа: Совсем слегка, вся в бирюзе умилий… Как хороша ты! как ты хороша.

«Твои уста, покорные моим…»

Твои уста, покорные моим, Ласкательны, податливы и влажны. Я ими упоительно томим. Исполнены они узывной жажды… Сквозь них в мои струится сладкий сон, — И вздрагивает отзвуком нерв каждый. О, если б ими захлебнуться мог!

«Ах, взять тебя и трудно, и легко…»

Ах, взять тебя и трудно, и легко… Не брать тебя — и сладостно, и трудно… Хочу тебя безбрежно, глубоко! О, влей в глаза мне взор свой изумрудный! Вонзи в уста мне острые уста! Прости мой жест, в своем бесстыдстве чудный, Ведь страсть чиста! Пойми: ведь страсть чиста!

«Ты ждешь весны, как ждет тебя весна…»

Ты ждешь весны, как ждет тебя весна. Вы встретитесь, две девы, две юницы, И будет ширь природы вам тесна, И будет вам опять иное сниться: Вам, две весны, пригрезится мороз, Его меха, алмазы и денницы, На окнах лепестки морозных роз…

«Люби меня, как хочется любить…»

Люби меня, как хочется любить, Не мысля, не страшась, не рассуждая. Будь мной, и мне позволь тобою быть. Теперь зима. Но слышишь поступь мая? Мелодию сирени? Краски птиц? Люби меня, натуры не ломая! Бери меня! Клони скорее ниц!

«Не избегай того, что быть должно…»

Не избегай того, что быть должно: Бесцельный труд, напрасные усилья, — Ведь ты моя, ведь так предрешено! О, страсть! расправь пылающие крылья И за собой в безбрежность нас взорли. И скажем мы, в восторге от воскрылья: «Да, мы с тобой бороться не могли».