Том 4. Классические розы
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:

1926

Георгий Иванов

Во дни военно-школьничьих погон Уже он был двуликим и двуличным: Большим льстецом и другом невеличным, Коварный паж и верный эпигон. Что значит бессердечному закон Любви, пшютам несвойственный столичным, Кому в душе казался всеприличным Воспетый класса третьего вагон. А если так — все ясно остальное. Перо же, на котором вдосталь гноя, Обмокнуто не в собственную кровь. И жаждет чувств чужих, как рыбарь — клева; Он выглядит «вполне под Гумилева», Что попадает в глаз, минуя бровь…

1926. Valaste

Инбер

Влюбилась как-то Роза в Соловья: Не в птицу роза — девушка в портного, И вот в давно обычном что-то ново, Какая-то остринка в нем своя… Мы в некотором роде кумовья: Крестили вместе мальчика льняного — Его зовут Капризом. В нем родного — Для вас достаточно, сказал бы я. В писательнице четко сочетались Легчайший юмор, вдумчивый анализ, Кокетливость, печаль и острый ум. И грация вплелась в талант игриво. Вот женщина, в которой сердце живо И опьяняет вкрадчиво, как «мумм».

1927

Келлерман

Материалистический туннель Ведет нежданно в край Святого Духа, Над чем хохочет ублажитель брюха — Цивилизации полишинель. Хам-нувориш, цедя Мускат-Люнель, Твердит вселенной: «Покорись, старуха: Тебя моею сделала разруха, — Так сбрось капота ветхую фланель…» Но в дни, когда любовь идет по таксе, Еще не умер рыцарь духа, Аксель, Чьей жизни целью — чувство к Ингеборг. И цело завещанье Михаила С пророчеством всему, что было хило, Любви вселенческой познать восторг!

1926

Киплинг

Звериное… Зуб острый. Быстрый взгляд. Решительность. Отчаянность. Отвага. Борьба за жизнь — девиз кровавый флага. Ползут. Грызутся. Скачут. И палят. Идиллии он вовсе невпопад: Уж слишком в нем кричат инстинкты мага. Пестрит пантера в зарослях оврага. Ревет медведь, озлясь на водопад. Рисует он художников ли, юнг ли, Зовет с собой в пустыни или джунгли, Везде и всюду — дым, биенье, бег. Забыть ли нам (о нет, мы не забудем!), Чем родственен звероподобным людям Приявший душу зверя человек…

1926

Кольцов

Его устами русский пел народ, Что в разудалости веселой пляса, Век горести для радостного часа Позабывая, шутит и поет. От непосильных изнурен забот, Чахоточный, от всей души пел прасол, И эту песнь подхватывала масса, Себя в ней слушая из рода в род. В его лице черты родного края. Он оттого ушел, не умирая, Что, может быть, и не было его Как личности: страна в нем совместила Все, чем дышала, все, о чем грустила, Неумертвимая, как божество.

1925

Конан Дойль

Кумир сопливого ученика, Банкира, сыщика и хулигана, Он чтим и на Камчатке, и в Лугано, Плод с запахом навозным парника. Помилуй Бог меня от дневника, Где детективы в фабуле романа О преступленьях повествуют рьяно, В них видя нечто вроде пикника… «Он учит хладнокровью, сметке, риску, А потому хвала и слава сыску!» — Воскликнул бы любитель кровопийц, Меня всегда мутило от которых… Не ужас ли, что землю кроет ворох Убийственных романов про убийц?

1926

Кузмин

В утонченных до плоскости стихах — Как бы хроническая инфлуэнца. В лице все очертанья вырожденца. Страсть к отрокам взлелеяна в мечтах. Запутавшись в эстетности сетях, Не без удач выкидывал коленца, А у него была душа младенца, Что в глиняных зачахла голубках. Он жалобен, он жалостлив и жалок. Но отчего от всех его фиалок И пошлых роз волнует аромат? Не оттого ль, что у него, позера, Грустят глаза — осенние озера, — Что он, — и блудный, — все же Божий брат?…

1926

Куприн

Писатель балаклавских рыбаков, Друг тишины, уюта, моря, селец, Тенистой Гатчины домовладелец, Он мил нам простотой сердечных слов… Песнь пенилась сиреневых садов — Пел соловей, весенний звонкотрелец, И, внемля ей, из армии пришелец В душе убийц к любви расслышал зов… Он рассмотрел вселенность в деревеньке, Он вынес оправданье падшей Женьке, Живую душу отыскал в коне… И чином офицер, душою инок, Он смело вызывал на поединок Всех тех, кто жить мешал его стране.