Том 4. Классические розы
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:

1925

Байрон

Не только тех он понял сущность стран, Где он искал — вселенец — Человека, Не только своего не принял века, — Всех, — требовательный, как Дон-Жуан. Британец, сам клеймящий англичан, За грека биться, презирая грека, Решил, поняв, что наилучший лекарь От жизни — смерть, и стал на грани ран. Среди аристократок и торговок Искал внутри хорошеньких головок Того, что делает людей людьми. Но женщины для песнопевца воли Объединились вплоть до Гвиччиоли В угрозу леди Лэмб: «Remember me». [8]

8

Помни меня (англ.)

1927

Бальзак

В пронизывающие холода Людских сердец и снежных зим суровых Мы ищем согревающих, здоровых Старинных книг, кончая день труда. У камелька, оттаяв ото льда, Мы видим женщин, жизнь отдать готовых За сон любви, и, сравнивая новых С ушедшими, все ищем их следа. Невероятных призраков не счесть… Но «вероятная невероятность» есть В глубинных книгах легкого француза, Чей ласков дар, как вкрадчивый Барзак, И это имя — Оноре Бальзак — Напоминанье нежного союза…

1925

Бетховен

Невоплощаемую воплотив В серебряно-лунящихся сонатах, Ты, одинокий, в непомерных тратах Души, предвечный отыскал мотив. И потому всегда ты будешь жив, Окаменев в вспененностях девятых, Как памятник воистину крылатых, Чей дух — неумысляемый порыв. Создатель Эгмонта и Леоноры, Теперь тебя, свои покинув норы, Готова славить даже Суета, На светоч твой вперив слепые очи, С тобой весь мир. В ответ на эту почесть — Твоя презрительная глухота.

1927

Бизе

Искателям жемчужин здесь простор: Ведь что ни такт — троякий цвет жемчужин. То розовым мой слух обезоружен, То черный власть над слухом распростер. То серым, что пронзительно остер, Растроган слух и сладко онедужен, Он греет нас, и потому нам нужен, Таланта ветром взбодренный костер. Был день — толпа шипела и свистала. Стал день — влекла гранит для пьедестала. Что автору до этих перемен! Я верю в день, всех бывших мне дороже, Когда сердца вселенской молодежи Прельстит тысячелетняя Кармен!

1926

Блок

Красив, как Демон Врубеля для женщин, Он лебедем казался, чье перо Белей, чем облако и серебро, Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем… Благожелательный к меньшим и меньшим, Дерзал — поэтно видеть в зле добро. Взлетел. Срывался. В дебрях мысли брел. Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан. Он тщетно на земле любви искал: Ее здесь нет. Когда же свой оскал Явила Смерть, он понял: — Незнакомка… У рая слышен легкий хруст шагов: Подходит Блок. С ним — от его стихов Лучащаяся — странничья котомка…

1925

Бодлер

В туфле ли маленькой — «Les fleurs du mal», [9] В большом ли сердце — те же результаты: Не злом, а добродетелью объяты Земнившие небесную эмаль. В днях юности — семи грехов скрижаль И одуряющие ароматы. Благочестивые придут закаты, И целомудрия до боли жаль. Ты в комнаты вечерний впустишь воздух, О ледяных задумаешься звездах, Утончишь слух, найдешь для тела тишь. И выпрыгнут обиженно в окошки Грехом наэлектриченные кошки, Лишь пса раскаянья ты присвистишь.

9

«Цветы зла» (фр.)

1926

Боратынский

Ложь радостей и непреложье зол Наскучили взиравшему в сторонке На жизнь земли и наложили пленки На ясный взор, что к небу он возвел. Душой метнулся к северу орел, Где вздох крылатый теплится в ребенке, Где влажный бог вкушает воздух тонкий, И речи водопада внемлет дол. Разочарованному обольщенья Дней прежних не дадут отдохновенья И горького не усладят питья. С оливой мира смерть, а не с косою. Так! в небе не смутит его земное, Он землю отбывал без бытия…

1926

Брюсов

Его воспламенял призывный клич, Кто б ни кричал — новатор или Батый… Не медля честолюбец суховатый, Приемля бунт, спешил его постичь. Взносился грозный над рутиной бич В руке самоуверенно зажатой, Оплачивал новинку щедрой платой По-европейски скроенный москвич. Родясь дельцом и стать сумев поэтом, Как часто голос свой срывал фальцетом, В ненасытимой страсти все губя! Всю жизнь мечтая о себе, чугунном, Готовый песни петь грядущих гуннам, Не пощадил он — прежде всех — себя…