Том 4. Классические розы
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:

1926

Пшибышевский

Свершает он, подвластный Сатане, Строй черных месс запретным обаяньям. Он одиночным вверился скитаньям, Его сопровождает черный снег. Мысль видит избавленье в смертном сне Своим мучительным воспоминаньям, И всей земле с ее непониманьем Начертан им девиз надменный: «Вне». В час чуда город мертвых аметисты Прольет из глаз. Раскаяньем пречисты, Для вечной сказки все сыны земли Во имя счастья оросят слезою Свои глаза. Но Каина стезею Идущий не поверит им вдали…

1926

Тагор

За синим кружевным массивом гор, Где омывает ноги Ганг у йога, Где вавилонская чужда тревога Блаженной умудренности озер, Где благостен животворящий взор Факиров, аскетически и строго Ведущих жизнь — отчизна полубога Под именем Рабиндранат Тагор. Он — Простота, а в ней — душа вселенной. Знай, европейских предрассудков пленный: Твой ложен путь, проложенный в тщете. Услады ложны. Ложны мысли. Ложны Дела твои. Внемли, что полубожный Твердит поэт, чье сердце — в простоте.

1927

Марк Твен

На Самуэле Клеменсе был грим, Как на шуте, комического дара Дремала в нем волнующая чара, Но до поры он миром не был зрим. Путь к славе расстилался перед ним, Уже звучать готовилась фанфара: «Ты смеха царь, так вот тебе тиара, — Бери победоносный псевдоним!» Я не решился бы держать пари, Что вы не знали Финна Гекльберри, Что не пленял вас в юности Том Сойер, Что чуть не выливалась кровь из вен, Кто б ни были вы — индус, швед иль боэр, — Когда вас обвораживал Марк Твен!

1925

Алексей К. Толстой

Языческие времена Днепра, Обряд жрецов Перуну и Яриле, Воспламенив, поэта покорили, Как и Ивана Грозного пора. Их воскрешал нажим его пера: Являемы для взоров наших были Высокопоэтические были, Где бились души чище серебра… А как природу пела эта лира! А как смертельно жалила сатира! Как добродушный юмор величав! Гордясь своею родиной, Россией, Дыша императрицею Марией, Он пел любовь, взаимности не ждав.

1925

Алексей Н. Толстой

В своих привычках барин, рыболов, Друг, семьянин, хозяин хлебосольный, Он любит жить в Москве первопрестольной, Вникая в речь ее колоколов. Без голосистых чувств, без чутких слов Своей злодольной родины раздольной, В самом своем кощунстве богомольной, Ни душ, ни рыб не мил ему улов… Измученный в хождениях по мукам, Предел обретший беженским докукам, Не очень забираясь в облака, Смотря на жизнь, как просто. на ракиту Бесхитростно прекрасную, Никиту Отец не променяет на века…

1925

Лев Толстой

Он жил в Утопии. Меж тем в Москве И в целом мире, склонные к причуде, Забыв об этом, ждали, что все люди Должны пребыть в таком же волшебстве. И силились, с сумбуром в голове, Под грохоты убийственных орудий, К нему взнести умы свои и груди, Бескрылые в толстовской синеве… Солдат, священник, вождь, рабочий, пьяный Скитались перед Ясною Поляной, Измученные в блуде и во зле. К ним выходило старческое тело, Утешить и помочь им всем хотело И — не могло: дух не был на земле…

Ноябрь 1925

Тома

Его мотив — для сердца амулет, А мой сонет — его челу корона. Поют шаги: Офелия, Гамлет, Вильгельм, Реймонт, Филина и Миньона. И тени их баюкают мой сон В ночь летнюю, колдуя мозг певучий. Им флейтой сердце трелит в унисон, Лия лучи сверкающих созвучий. Слух пьет узор нюансов увертюр, Крыла ажурной грацией амур Колышет грудь кокетливой Филины. А вот страна, где звонок аромат, Где персики влюбляются в гранат, Где взоры женщин сочны, как маслины.

1912

Туманский

Хотя бы одному стихотворенью Жизнь вечную сумевший дать поэт Хранит в груди божественный секрет: Обвеевать росистою сиренью. Что из того, что склонны к засоренью Своих томов мы вздором юных лет! Сумей найти строфу, где сора нет, Где стих зовет ползучих к воспаренью! Восторга слезы — как весенний дождь! Освобожденная певица рощ Молилась за поэта не напрасно: Молитве птичьей вняли небеса, — Любим поэт, кто строки набросал, Звучащие воистину прекрасно!