Том 4. Классические розы
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:

Toila

4 июня 1931 г.

Конавлянки

Уже автобус на Конавлю Готов уйти. У кабачка Я с конавлянками лукавлю, Смотрящими исподтишка. Они интеллигентнолицы, Их волоса то смоль, то лен. Не зря презрительный патриций Был в их прабабушек влюблен! Порабощен Наполеоном И дав безбрачия обет, Недаром к Чилипийским склонам Послал он сына для побед… Красавиц стройность не случайна, Высокий рост и вся их стать: На них веков почила тайна, И им в наследственность — блистать. От Ерцегнови до Изовиата Ядран ядрен и осиян — Республика аристократа — Последними из могикан.

Toila

17 июля 1932 г.

Пераст

Пересекаем бухту на пароме, В автомобиле сидя. В глубине Белеет город. Пусто в каждом доме. Безлюдье в золотистой белизне. Пераст! Пераст! Что видишь ты во сне? Сна твоего не видно нам в бинокли. Покинутость, заброшенность везде. И остров твой — припомнился мне Беклин — Мертвяще мрачен в бухтовой воде. Пераст! Пераст! Где жизнь былая? где? Где век, когда ты был гнездом пиратов, Певец, любовник, воин, оргиаст? Когда, сокровища в себе запрятав, Окружных гор киркой тревожил пласт? И вот — как нет тебя, Пераст, Пераст!

Toila

6 июня 1931 г.

Двадцать bocemb

Мы взбираемся на Ловчен. Мы бежим под облака. Будь на поворотах ловче, Руль держащая рука! Сердце старое не старо, Молодо хотя б на час: У подножья гор Каттаро Двадцать восемь встало раз! Почему так много? — спросим. На вопрос ответ один: Потому что двадцать восемь, Двадцать восемь серпантин! Мы пьянеем, пламенеем От развернутых картин. Грандиозным вьются змеем Двадцать восемь серпантин! Адриатика под нами, Мы уже в снегах вершин. В тридцать километров знамя — Двадцать восемь серпантин!

Дубровник (Рагуза)

Вилла «Флора мира»

20 янв. 1931 г.

Портрет Даринки

Вас. Вит. Шульгину

Я хожу по дворцу в Цетинье — Невзыскательному дворцу, И приводит меня уныние К привлекательному лицу. Красотою она не блещет, Но есть что-то в ее глазах, Что заставит забыть про вещи, Воцарившиеся в дворцах. Есть и грустное, и простое В этом профиле. Вдумчив он. В этом профиле есть такое, Что о нем я увижу сон. Гид назвал мне ее. Не надо! Мне не имя — нужны глаза. Я смотрю на деревья сада. Я смотрю, и в глазах — слеза.

Цетинье. Черногория.

20 янв. 1931 г.

Перевал через Ловчен

Час назад, в миндалями насыщенных сумерках, Золотые лимоны, как дети луны. А теперь, в легком заморозке, в лунных высверках Колеи оснеженной, стал Ловчен уныл. Мы уже на горе, на вершине двухтысячной, Час назад, там, в Катарро, стояла весна. А теперь, в горьковатом сиянии месячном, Всех мехов своих выдвинули арсенал. Мы нахохлились зябко, как сонные совушки, И, должно быть, прохожим немного смешны: Нам смеются вослед черногорские девушки, Их слова заглушаются хрупотом шин. Скользок путь. Скользок смех. Проскользнули и Негуши. Из-за выступа вымолнил автомобиль, Чуть нас в пропасть не сбросив, как хрусткую ракушку, Ту, что давишь, не думая сам истребить…

Париж

20 февр. 1931 г.

Калемегдан в апреле

Как выглядит без нас Калемегдан — Нагорный сад над Савой и Дунаем, Где был толчок одной поэме дан, Поэме той, которой мы не знаем?… Там, вероятно, все теперь в цвету, Не то что здесь — мороз, снега, метели, И, может быть, там встретить можно ту, Кто, так и кажется, сошла с пастели… Она в тоске, — заметно по всему, — Глядит в тоске, как мутно льется Сава, Как вдалеке туманится Земун, И все ее волнует чья-то слава… Ей не хотелось бы идти домой, На замкнутую улицу в Белграде, Где ждет ее… Но кто он ей такой, Я лучше умолчу, приличья ради… Красавица она. Она тиха. Не налюбуешься. Но скажет слово… Я, впрочем, предназначил для стиха Совсем не то… Начну-ка лучше снова: Как выглядит теперь Калемегдан — Бульвар над Савой, слившейся с Дунаем, Где был толчок одной поэме дан, Которой никогда мы не узнаем?…

Toila

8 апр. 1931 г.

В долине Неретвы

Я чуть не отдал жизнь в твоих горах, Когда, под горохот каменно-железный, Наш поезд, несшийся на всех парах, Низринулся — из-за обвала — в бездну. Когда в щепы разбитый паровоз И в исковерканный — за ним — багажный Уперся наш вагон, а злой откос Вдруг превратил его в многоэтажный, Мы очутились в нижнем этаже. Стал неприступно скользок линолеум. Мы вверх не шли, нет, мы ползли уже И скатывались под наклоном левым, Но и тогда, почти касаясь дна, Дна пропасти и неповторной жизни, Очаровательнейшая страна, Поэт тебя не предал укоризне. Он только в памяти запечатлел Ночь, ветер, дождь — пособников лавине, — И нет чудеснее на всей земле Долины Неретвы в Герцеговине!

Париж

25 февр. 1931 г.

По Швейцарии

Агате Вебер

Мы ехали вдоль озера в тумане, И было нескончаемо оно. Вдали горели горы. Час был ранний. Вагон дремал. Меня влекло окно. Сквозь дымку обрисовывались лодки, Застывшие на глади здесь и там. Пейзаж был блеклый, серенький и кроткий, Созвучный северным моим мечтам. Шел пароход откуда-то куда-то. Я знал — на нем к кому-то кто-то плыл. Кому всегда чужда моя утрата, Как чужд и мне его восторг и пыл. Неслись дома в зелено-серых тонах. Вдруг возникал лиловый, голубой. И лыжницы в костюмчиках зеленых Скользили с гор гурьбой наперебой.