Шрифт:
1923
Не говорите о культуре
1928 г.
Чем они живут
1928 г.
Жаждущие войн
1923 г.
Привилегия культуры
1923 г.
Будь справедлив!
1923 г.
Осенний рейс
1
Мечты о дальнем чуждом юге… Прощай, осенний ряд щетин: Под музыку уходит «Rugen» Из бухты ревельской в Штеттин. Живем мы в опытовом веке, В переоценочном, и вот — Взамен кабин, на zwischen-deck'e Дано нам плыть по глади вод… Пусть в первом классе спекулянты, Пусть эмигранты во втором, — Для нас же места нет: таланты Пусть в трюме грязном и сыром… На наше счастье лейтенанты Под старость любят строить дом, Меняя шаткую стихию На неподвижный материк, — И вот за взятку я проник В отдельную каюту, Тию Щебечет, как веселый чиж И кувыркается, как мышь… Она довольна и иронит: «Мы — как банкиры, как дельцы, Почтеннейшие подлецы… Скажи, нас здесь никто не тронет?» Я твердо отвечаю: «Нет», И мы, смеясь, идем в буфет. Садимся к столику и в карту Мы погружаем аппетит. В мечтах скользят сквозь дымку Tartu И Tal1inn с Rakvere. Петит Под аппетитным прейс-курантом Смущает что-то нас: «В буфет Вступая, предъявлять билет». В переговоры с лейтенантом Вступаю я опять, и нам В каюту есть дают: скотам И zwischen-deck'цам к спекулянтам Вход воспрещен: ведь люди там, А мы лишь выползки из трюма… На море смотрим мы угрюмо, Сосредоточенно жуем, Вдруг разражаясь иронизой Над веком, денежным подлизой, И символически плюем В лицо разнузданного века, Оскотившего человека!.. 2
Октябрьский полдень. Полный штиль. При двадцатиузловом ходе Плывем на белом пароходе. Направо Готланд. Острый шпиль Над старой киркой. Крылья мельниц И Висби, Висби вдалеке!.. По палубе несется кельнер С бутылкой Rheingold'a в руке. За пароходом вьются чайки, Ловя бросаемый им хлеб, И некоторые всезнайки Уж знают (хоть узнать им где б?), Что «гений Игорь-Северянин, В Штеттин плывущий, нa борту». Все смотрят: где он? Вот крестьянин, Вот финн с сигарою во рту, Вот златозубая банкирша, Что с вершей смешивает виршу, Вот клетчатый и бритый бритт. Где я — никто не говорит, А только ищет. Я же в куртке Своей рыбачьей, воротник Подняв, стремлю чрез борт окурки, Обдумывая свой дневник. Луч солнца матово-опалов, И дым из труб, что льнет к волне, На фоне солнца, в пелене Из бронзы. «RЬ gen» без причалов Идет на Сванемюнде. В шесть Утра войдем мы в Одер: есть Еще нам время для прогулок По палубам. Как дико гулок Басящий «RЬ gen»'a гудок! Лунеет ночь. За дальним Висби Темнеет берега клочок: Уж не Миррэлия ль? Ах, в высь бы Подняться чайкой — обозреть Окрестности: так грустно ведь Без сказочной страны на свете!.. Вот шведы расставляют сети. Повисли шлюпок паруса. Я различаю голоса. Лунеет ночь. И на востоке Броженье света и теней. И ночь почти уж на истеке. Жена устала. Нежно к ней Я обращаюсь, и в каюту Уходим мы, спустя минуту. 3
Сырой рассвет. Еще темно. В огнях зеленость, алость, белость. Идем проливом. Моря целость Уже нарушена давно. Гудок. Ход тише. И машины Застопорены вдруг. Из мглы Подходит катер. Взор мышиный Из-под очков во все углы. То докторский осмотр. Все классы Попрошены наверх. Матрос, Сзывавший нас, ушел на нос. И вот пред доктором все расы Продефилировали. Он И капитан со всех сторон Осматривают пассажиров, Ища на их пальто чумы, Проказы или тифа… Мы, Себе могилы в мыслях вырыв, Трепещем пред обзором… Но Найти недуги мудрено Сквозь платье, и пальто, и брюки… Врач, заложив за спину руки, Решает, морща лоб тупой, Что все здоровы, и толпой Расходимся все по каютам. А врач, свиваясь жутким спрутом, Спускается по трапу вниз, И вот над катером повис. Отходит катер. Застучали Машины. Взвизгнув, якоря Втянулись в гнезда. И в печали Встает октябрьская заря. А вот и Одэр, тихий, бурый, И топь промозглых берегов… Итак, в страну былых врагов Попали мы. Как бриттам буры, Так немцы нам… Мы два часа Плывем по гниловатым волнам, Haiu пароход стремится «полным». Вокруг убогая краса Германии почти несносна. И я, поднявши паруса Миррэльских грез, — пусть переносно! — Плыву в Эстонию свою, Где в еловой прохладе Тойла, И отвратительное пойло — Коньяк немецкий — с грустью пью. Одна из сумрачных махин На нас ползет, и вдруг нарядно Проходит мимо «Ариадна». Два поворота, и — Штеттин.