Сначала идея демократии покоилась на принципе равенства. Благородные венецианцы не афишировали свои феодальные титулы. «Они называли друг друга просто Missier, Messere, magniflco missier,прибавляя это обращение перед именем, данным при крещении, или же Ser, Sier,уменьшительное от missier», — замечает Лаэ Вантеле. Даже к дожу обращаются Missier lo Doge. Единственный титул, общий для всех, отличает людей благородных от остального населения: Nobil Uomo(«благородный человек») ( N. U. или N. H.) и Nobil Donna(«благородная дама») ( N. D.) — административный титул, зависящий не столько от давности рода, сколько от официальной записи в регистрационную книгу браков и рождений благородных семейств, находящуюся в ведении «адвокатов коммуны». Запись в эту Золотую книгу «адвокатов», с 1506 г. ставшая обязательной, происходила в присутствии четырех свидетелей и должна была быть сделана в течение одного месяца после соответствующего события (через пять лет уже приходилось получать специальное подтверждение Коллегии — Collegio. Эта запись считалась единственным доказательством законности титула и права на участие в управлении. Согласно особой привилегии семейства, членам которых доверялось представлять дожа перед коронованными особами, могли претендовать на статус кавалеров ( Cavalier). Существуют также титулы маркиза и графа, однако их носят феодалы, проживающие на материке — например, графский титул носило семейство Гоцци, — или благородные иностранцы, не сумевшие «особой милостью» подтвердить свое дворянство: их титулы фактически указывают на то, что обладатели их не принадлежат к венецианскому дворянству.

Чтобы дворяне поистине чувствовали себя «равными друг другу» и таким образом сдерживали свой воинственный пыл, порождаемый соперничеством, к единообразию титулатуры добавлялось обязательное ношение одинаковой одежды: заседавшие в Большом совете и Сенате носили длинное черное платье, а советники дожа и девять прокураторов собора Святого Марка — красное, «подбитое мехом белки зимой и мехом горностая летом, с черным поясом шириной четыре дюйма, украшенным серебряными бляшками и кольцами», [264] и шапочку из черной шерсти ( beretta), ставшую неотъемлемой частью костюма Панталоне. Согласно Сансовино, длинная туника заседателей, неприспособленная к «задиристому, пылкому и необузданному темпераменту венецианцев, была своего рода „символом мира и согласия“». Только рукава позволяли определить положение «депутата» внутри правительственной иерархии. Спустя век де Бросс иронизирует по этом поводу: «Чем более выдающимся считается патриций, тем шире у него рукава — а рукав, как известно, вещь весьма полезная, ибо в него можно спрятать добрый кусок говядины из мясной лавки и вдобавок салат в кулечке. А так как дож считается самым выдающимся среди патрициев, то на этом основании рукава его столь широки, что в них вполне скроется корзинка, с которой женщины обычно ходят на рынок за провизией; рукава эти сделаны из сукна и расшиты золотом». Наконец, в помещении советов, а также при составлении официальных текстов благородные венецианцы обязаны были использовать венецианское наречие, дабы, как утверждалось, во время дебатов нобили менее образованные не чувствовали себя ущемленными.

Политическое образование молодого патриция отвечало прагматическим задачам поддержания этой видимости равенства. Молодой патриций, принадлежавший прежде всего к своему сословию, смешивался с толпой старшего поколения и таким образом получал необходимые ему знания преимущественно в устной форме. Да и сама конституция Венеции также существовала в основном в устной форме: закон в Венеции имеет силу не больше недели, утверждала пословица. Лаэ Вантеле пытается найти этому объяснение:

Всегда имеется десятка три избранных нобилей, ведущих за собой остальных…. Эти нобили… получившие образование посредством чтения, разбирающиеся в делах и увлеченные исполнением своей должности, нерушимо соблюдают древние заповеди Республики. Из них за год умирает один или два, а те, кто им наследует, из числа получивших такое же образование, продолжают крепить могущество. государства. [265]

Различные предприятия способствовали преемственности в делах и в занятиях политикой. Молодые патриции входили в состав Большого совета в возрасте двадцати пяти лет. Но каждый год 3 декабря, на святую Варвару, молодые люди благородного происхождения, именуемые по такому случаю Barbarini, тянули жребий согласно сложнейшей процедуре, сравнимой по сложности с процедурой выборов дожа, и на основании этой жеребьевки часть из них получала разрешение присутствовать на заседаниях Большого совета до достижения соответствующего возраста. Посланники брали с собой в посольства сыновей, дабы те приобщались к тайнам дипломатии. Таким образом, карьера молодого дворянина была определена заранее: из Большого совета молодой человек переходил в Сенат, затем в число «мудрецов», в какое-либо учреждение на материке, итальянское или заграничное посольство, в Совет десяти и, наконец, на должность прокуратора — своего рода ступеньку к креслу дожа. К примеру, Марко Фоскарини, один из крупнейших политических деятелей XVIII в., уже в раннем возрасте сопровождал отца ко французскому двору, затем сам стал посланником, в должности коего и побывал в Вене, Риме и Турине, затем заседал в Сенате, а в 1761 г. был избран дожем.

Еще одной частью этого образования — практической его стороны — было посещение Брольо ( Broglio), очаровательного уголка у подножия Дворца дожей со стороны Пьяцетты; название уголка восходит к бывшему здесь прежде огороду. Каждый день там собирались нобили, чтобы обменяться мнениями и, как пишет де Бросс, «завязать очередные интриги». [266] Каждому патрицию, достигшему двадцатипятилетнего возраста или же избранному по жребию на святую Варвару в Брольо устраивали торжественную встречу, дабы отпраздновать его вступление в «государственную должность» и ввести в курс дел, облачив в официальный костюм: «надеть тунику», «накинуть плащ» означало, по сути, политическое крещение. Убранство Брольо выполняло функции своеобразной школы воспитания добродетелей: высеченные в камне картины изображали проступки бесчестных патрициев. Особому осуждению подвергались патриции, уличенные в дезертирстве — например, покинувшие осажденную крепость; впрочем, еще более осуждались мздоимцы и растратчики общественной казны.

Как писал в 1762 г. Пьетро Франчески, секретарь работавшей в то время комиссии по пересмотру конституции, сама атмосфера в Брольо «воспитывала граждан в республиканском духе и поддерживала в них чувство субординации, необходимое для выживания Республики». [267] Умение контролировать свое поведение, политическая компетентность и понимание выгоды государства, умение смирять свои претензии — все эти таланты необходимы будущему дожу, а каждый могущественный и благородный синьор в принципе мог стать дожем — это основная заповедь Республики. Именно поэтому сроки пребывания на официальных должностях были не слишком продолжительны. Состав Кваранций менялся каждые восемь месяцев, главы Кваранций — каждые два месяца. Совет десяти менялся каждый год, его главы — каждый месяц, а «адвокаты коммуны» — каждые шестнадцать месяцев. Занимавшие высшие правительственные должности работали без всякой корысти, то есть «без зарплаты». Ни Великий канцлер, ни прокураторы Сан-Марко, ни шестьдесят членов Zontaв Сенате, советники из Совета десяти, равно как и ведущие судьи местных магистратур, ни комиссары Счетной палаты, ни трое проведиторов в Официях, занимавшихся соляными податями, налогообложением и взиманием долгов, ни «мудрецы» с Риальто вознаграждения за свою работу не получали. Также бесплатно трудились проведиторы в Санита, адвокаты фиска или чиновники из комиссий по вопросам водоснабжения. Никаких денег не получали «корректоры», надзиравшие над процедурой принесения присяги дожем. [268] Напротив, чтобы, к примеру, стать посланником, требовалось вложить собственные — и немалые — деньги на содержание миссии и представительские функции, связанные с исполнением своих обязанностей. Приносить доход могла должность прокуратора — семейство Дона извлекло из нее 9 тысяч дукатов, позволившие им на одну четверть финансировать строительство собственного дома на набережной Фондаменте нуове. Однако прокуратор должен был располагать средствами для торжественного празднования собственного избрания: в 1775 г. Андреа Трон выложил более 120 тысяч лир (около 5 тысяч дукатов), из которых 44 тысячи пошли на прохладительные напитки, 12 тысяч на свечи, 16 тысяч на хлеб и вино, 6 тысяч на бисквиты, 8 тысяч на стекло и фарфор, и это не считая оркестра, фанфар, обновления мебели во Дворце дожей и мелких монет для подаяния бедным. Когда государству для ведения войны нужно было пополнить свою кассу, чаще всего начинали продавать должности прокураторов — по 25 тысяч дукатов.

Таким образом, те, кто хотел управлять государством, должны были жертвовать ради работы собственным временем, имуществом и отчасти даже интересами. Патриции женились главным образом для того, чтобы обеспечить постоянное присутствие представителей своего рода в правительстве. [269] В завещаниях главы семейств подчеркивают, что сыновья должны брать в жены девиц из «хорошего дома», «хорошего рода», «древнего рода, дабы дети их имели право заседать в Большом совете». [270] Общность экономических и политических интересов играла большую роль. Какие, к примеру, факты из биографии должен был отразить Гольдони, слагая стихи в честь бракосочетания отпрысков двух знатных семейств? «Древность, богатство… число дожей и сенаторов в роду, королевские и княжеские дворы, при которых представители семейств побывали в качестве посланников, кем служили предки на суше и на море во времена мира и во время войны». [271]

«Адвокаты коммуны» легко соглашались на женитьбу сыновей патрициев на дочерях читтадини или даже пополанов, особенно когда невеста была богата, а семейству требовалось поправить пришедшие в упадок финансовые дела — ведь дворянство передавалось по мужской линии. Закон от 1506 г. разрешил неравные браки, и они стали множиться, особенно в XVIII в. Если поведение девушки нареканий не вызывало, а семейство ее никогда не занималось физическим трудом, препятствий для брака с нобилем не было. Из чувства классовой солидарности многие нобили охотно брали в жены незаконных дочерей, рожденных от связи с патрициями, обладавшими хорошей родословной. Но молодые люди, пожелавшие жениться «по сердечной склонности», чаще всего вызывали жестокие нарекания со стороны родных. Примечателен громкий судебный процесс 1789 г., героем которого стал юный Ветторе Пизани, единственный потомок двух ветвей рода Пизани и наследник одного из самых крупных состояний в Республике. Встретив в 1759 г. на одном из праздников богатую, красивую и образованную Терезу Ведова, дочь ювелира, он влюбился в нее, тайно на ней женился, и в 1759 г. она родила ему сына; затем под давлением семьи и инквизиторов он расстался с Терезой. Брак был признан недействительным, молодую женщину заточили в монастырь, где ей было предложено или выйти замуж за человека из ее сословия, или стать монахиней. Сын ее, Пьетро, был увезен из Венеции, а Ветторе женился на знатной наследнице, родившей ему дочь. Только упорство молодой Терезы позволило впоследствии ее сыну, единственному наследнику мужского пола, добиться признания и после долгих проволочек унаследовать, наконец, состояние своего отца. [272] Мятежных сыновей могли изгнать из семьи и лишить отцовского достояния. Когда в 1728 г. молодой Франческо Молино женился на некоей Грациозе Луккини из семейства пополанов (брак, признанный «адвокатами»), отец лишил его наследства, ибо, по его словам, в семействе Молино всегда «женились на благородных венецианских дамах, непременно с одобрения семейства», и никто никогда не помышлял об иных супругах, даже о супругах «из дома или семейства, коему дворянство было пожаловано на основании прошения». [273]