Том 2. Стихотворения 1921-1941. Переводы
вернуться

Цветаева Марина Ивановна
Шрифт:
14
Солнце миру улыбнулось Из-под золота волос, Но земля его улыбку Встретила ручьями слез. Толпы в траурных одеждах Топчутся по площадям. Отереть тоски потоки Руки тянутся к глазам. Реют черные знамена. Скорбь до неба донести — Задымили по столице Поминальные костры. Перед скорбными войсками — Спасалар, вожатый сеч, Встал, глаза потупив долу, Руки положил на меч. Смолкли трубы. Барабанов Смолк победоносный гром. На уста нейдет поэту Стих о доблестном былом, Чтобы не было под небом Звуков неги и любви, Соловьев снесли в подвалы, И замолкли соловьи. Пусто каждое жилище: Провожают стар и млад, Провожают прост и знатен, Обездолен и богат. Вслед за пастырями в ризах Визири шагают в ряд. Не явился только Шерэ, Совести познавший ад. По волнам людского моря, Точно морем голубым, Высоко плывут два гроба: Медный — с нею, белый — с ним. За ворота городские. Вышли. В поле, над горой, Место выбрали пустое, Как наказывал больной, И зарыли, друг от друга Не вблизи и не вдали, — Так, чтоб темными ночами Взяться за руки могли. И пошла кружить по царству Изумительная весть: Что цветам на их могилах Круглый год угодно цвесть. Презирая расстоянье, Призывает как рукой, Роза с царственной могилы Скромную фиалку — той. Но еще одну примету Чудную скажу тебе: От могильного подножья Вдоль по золотой трубе Ключ бессмертия струится, Всё питая и поя. Наклонись к нему — и канет Всякая печаль твоя. К небожителям причислен, Кто нагнется над водой, Кто бы ни был он — хоть зверем Иль букашкою немой.
15
— Что же с визирем-злодеем? Все ли царь к нему хорош? — День и ночь он, ночь и день он На дороге точит нож. — Что затеял? Что задумал? Нож зачем ему востер? — Тени собственной боится Лиходей с тех самых пор. Больше визирем не хочет Быть, до власти не охоч. Плачем плачет, ножик точит Ночь и день он, день и ночь. Тело — в лыке, с видом диким Ножик прячет в рукаве. Бьют несчастного крестьяне Палками по голове. По оврагам, по ущельям, Тощ, как собственная тень, Волком рыщет, смерти ищет День и ночь он, ночь и день. Разучившись по-людскому, Голосит в лесную дичь, То как пес он, то как лис он, То как бес он, то как сыч. То с пастушеской свирелью Лесом бродит, как во сне, То побед былых оружье Следом возит на осле. Всех жилье его пугает, Годное для воронья, И лицо — еще темнее Темного его жилья. Понадеялся спастися, Мертвой душу откупить: Стал с монахами поститься, Воду пить, поклоны бить. Но ни бденье, ни раденье Не смогли ему помочь. — Для чего же ножик точит Ночь и день он, день и ночь? — Очи выколоть он хочет, Ночи хочет! Об кремень Оттого и ножик точит День и ночь он, ночь и день.

Важа Пшавела

Раненый барс

Таял снег в горах суровых, В долы оползни ползли. Снежным оползням навстречу Звери-туры в горы шли. Шел за турами вожак их С тихим криком: берегись! Вволю нализавшись соли, Стадо возвращалось ввысь. Вот и крепости достигли. Здесь, за каменным щитом, Круторогому не страшен Тот с ружьем и волк с клыком. Но стрелку и горя мало — Новою надеждой полн: На утесе, глянь, оленье Стадо взобралось на холм. И сокрылось. Сном сокрылось! Как бы не сокрыла даль И последнего оленя С самкою! Рази, пищаль! Выстрелил! Но мимо пуля! Не достала, быстрая! Только шибче поскакали Быстрые от выстрела! Звери вскачь, охотник следом, Крупный пот кропит песок. Трижды обходил в обход их И обскакивал в обскок, Но как стаду вслед ни прядал, Сотрясая холм и дол, Ближе чем на трижды выстрел К мчащимся не подошел. Эх, кабы не на просторе, А в ущелье их застиг! Был бы праздник в горной келье И на вертеле — шашлык! Пир бы длился, дым бы стлался… Созерцая гордый рог, Здорово бы посмеялся В бороду свою стрелок! С горы на гору, и снова Под гору, и снова ввысь. Целый день гонялся тщетно — Руки, ноги отнялись. Голоден. Качает усталь. Кости поскрипом скрипят. Когтевидные цриапи Ногу до крови когтят. Пуще зверя изнемогши, Точно сам он был олень, Злу дивится, дню дивится, Ну и зол, дивится, день! А уж дню-то мало сроку. Глянь на солнце: ввысь глядит, Вниз идет. Уж скоро в долах С волком волк заговорит. Холм с холмом, тьма с тьмой смесится: С горной мглой — долины мгла. Скроет тура и оленя, Скроет шкуру и рога. «Матерь мощная! Царица Векового рубежа, Горной живности хозяйка, Всей охоты госпожа, Все охотники — сновидцы! Род наш, испокон села, Жив охотой был, охота ж Вещим сном жива была: Барс ли, страшен, орл ли, хищен, Тур ли, спешен, хорь ли, мал, — Что приснилось в сонной грезе — То стрелок в руках держал. Матерь вещая! Оленя Мне явившая в крови, Оживи того оленя, Въяве, вживе мне яви! Чтобы вырос мне воочью Исполин с ветвистым лбом! Чтобы снившееся ночью Стало сбывшееся днем». Помоляся, стал Мтварели Хлеб жевать — зубам гранит! Вдоль по берегу ущелья Вверх глядит, вперед глядит. Островерхие там видит Скалы статной вышины. Можжевельником покрыты, Папортом опущены. С можжевеловой вершины Мчит ручей хриплоголос, Пеной моет — все ж не может Дочиста отмыть утес. Встал охотник, встал, как вкопан: Вот оттуда-то, с высот, Раздирающий, сердечный Стон идет — то зверь зовет. Погляди! На самой круче, В яркой росписи пчелы, На площадке барс могучий Вытянулся вдоль скалы. Лапу вытянул по гребню, С лапы кровь течет в ручей, И, с водой слиясь, несется, В вечный сумрак пропастей. Стонет он, как муж могучий Под подошвою врага! Стонет, как гора, что тучу Сбрасывала — не смогла! Стонет так, что скалы вторят, Жилы стынут… — Гей, не жди, Бей, охотник! — «Нет! (охотник) Бить не буду — не враги! Он, как я, живет охотой, Побратиму не злодей. Пострадавшего собрата Бить не буду — хоть убей!» Но и зверь узнал Мтварели. На трех лапах, кое-как, Где вприхромку, где вприпрыжку, Вот и снизился, земляк: Смотрит в око человеку Оком желтым, как смола, И уж лапа на колено Пострадавшая легла. Осмотрел охотник рану, Вытащил из-под когтей Камень заостренным клювом Беркута, царя ночей. Снес обвал его сыпучий На кремнистый перевал. С той поры осколок злостный Барса ждал да поджидал. Пестрый несся, — злостный въелся. Берегися, быстрогон! Где пята земли не чует, — Там и камень положён! Выскоблил охотник рану, (Лекарь резал, барс держал), Пестротканным полосатым Лоскутом перевязал. Выздоравливай, приятель! Не хворай теперь вовек! Прянул барс, как сокол летом, Горы-долы пересек. Проводил стрелок глазами… Подивились бы отцы! Скоро лани станут львами, Коли барс смирней овцы. Тут — что было в жилах крови — Вся прихлынула к лицу: Легкий — робкий — быстрый — близкий Зверя топот сквозь листву. Глянул: широковетвистый, Лоб подъемля, как венец… Грянул выстрел — и в ущелье Скатывается самец. Еще эхо не успело Прозвонить олений час — Где олень скакал, спасаясь, Мощный барс стоит, кичась. Прорычал разок и скрылся, Обвалив песчаный пласт. Там, где барс стоял, красуясь, Дикий тур бежит, лобаст. Грянул выстрел — и с утеса В бездну грохается тур. Там, где тур свалился, — барс встал, Пестрохвост и пестрошкур. Перевязанною лапой Тычет в грудь себя: «Признал? Я-де тура и оленя Под ружье твое пригнал!» Не успел охотник молвить: «Бог тебя благослови!» — Нету барса. Только глыбы Позади да впереди. Тьма ложится, мрак крадется, Путь далек, а враг незрим. Не луне — вдове — бороться С черным мороком ночным. Где-то плачется лисица, — Худо ей, — недобр ей час! Други милые, примите Времени седого сказ.

Из еврейской поэзии

Ицхок Лейбуш Перец

Библейский мотив

Крадется к городу впотьмах Коварный враг. Но страж на башенных зубцах Заслышал шаг. Берет трубу, Трубит во всю мочь. Проснулась ночь. Все граждане — прочь С постели! Не встал лишь мертвец в гробу. И меч Говорит Всю ночь. Бой в каждом дому, У каждых ворот. — За мать, за жену! — За край, за народ! За право и вольность — кровавый бой, Бог весть — умрем или победим, Но долг свой выполнил часовой, И край склоняется перед ним. Не спавшему — честь! Подавшему весть, Что воры в дому, — Честь стражу тому! Но вечный укор, Но вечный позор, Проклятье тому — Кто час свой проспал И край свой застал В огне и в дыму!

Ицхок Лейбуш Перец

Сердце

С сердцем чистым и горячим Этот мальчик взрос. У людей на это сердце Непрерывный спрос. За живой кусочек сердца, Теплый, развесной, Платят женщины — улыбкой, Девушки — слезой, Люд читательский — полушкой, Богатей — грошом. И растет поэту слава — Сердце хорошо! Так и шло, пока не вышло Сердце, — ни крохи! И пришлось поэту спешно Прекратить стихи.

Ицхок Лейбуш Перец

Санки

— О чем, ну, о чем, мой цветочек? Не жаль тебе розовых щечек? Не жаль — голубого глазка? — Тоска! — Прогоним! Пусть тетушку точит! А мы — позабавимся! Хочешь, На санках тебя прокачу? — Хочу! — Теплее закутайся, птичка! На ручки надень рукавички И носика не заморозь! — Небось! — Назад не гляди — сделай милость! Уже не одна закружилась Головка от быстрой езды! — Следи! — Конь голубя бьет в полете! А ну как на повороте Нас вывалит из саней? — Скорей! — Уже городские башни Пропали. Тебе не страшно, Что сгинул родимый дом? — Вдвоем? Конь шалый, ямщик неловкий. Легко потерять головку От эдакой быстроты! — Есть — ты! — Конь — сокол ширококрылый! Все веки запорошило — Где Запад и где Восток? — Восторг! — Откуда в степи пригорок? А ну, как с горы да в прорубь — Что скажешь в последний миг? — Шутник! — А вдруг на Москву — дорога? В тот город, где счастья — много, Где каждый растет большим? — Спешим! — Все стихло. Мороз не колет… Умаялся колоколец. Нас двое не спит в ночи… — Молчи!

Герш Вебер

Данте

Ты говоришь о Данта роке злобном И о Мицкевича любившей мгле. Как можешь говорить ты о подобном Мне — горестнейшему на всей земле! Ужели правды не подозреваешь И так беды моей не видишь ты, Что розы там с улыбкой собираешь, Где кровь моя обрызгала шипы.

Герш Вебер

Тропы бытия

На трудных тропах бытия Мой спутник — молодость моя. Бегут как дети по бокам Ум с глупостью, в середке — сам. А впереди — крылатый взмах: Любовь на золотых крылах. А этот шелест за спиной — То поступь Вечности за мной.

Ф. Корн

«О, кто бы нас направил…»

О, кто бы нас направил, О, кто бы нам ответил? Где край, который примет Нас с нерожденным третьим? Бредем и не находим Для будущего яслей. Где хлев, который впустит Тебя со мной, меня с ним… Уже девятый месяц Груз у меня под сердцем, Он скоро обернется Ртом — ужасом разверстым. Идем — который месяц — Куда — не знаем сами. Деревья по дорогам Нам чудятся крестами. Увы, одни деревья Протягивают руки Младенческому крику И материнской муке. Хоть листьями оденьте! Хоть веточкой укройте! Хоть щепочку на люльку! Хоть досточку на койку! Кто молится младенцу? Кто матерь величает? Мир моего младенца Предательством встречает. Любой ему Иуда И крест ему сосновый На каждом перекрестке Заране уготован. Все, все ему готово: Путь, крест, венец, гробница Под стражею — да негде Ему на свет родиться. О, счастлива Мария, В сенном благоуханье Подставившая Сына Воловьему дыханью! Бреду тяжелым шагом, Раздавленная ношей, Которую надежду Стирая под подошвой? Кто мающихся примет, Двух, с третьим нежеланным? На всей земле им нету Земли обетованной. Бдят воины с мечами На всех путях и тропах — — Кто вы? Куда — откуда? Ложь! Подавайте пропуск! Жгут очи, роют руки. Рты ненавистью дышат. — Вот истина! — Не видят. — О, смилуйтесь! — Не слышат. Все: обувь, косы, уши, мысли С находчивостью злой Обыскано. Но мало Им, подавай утробу. А ну, как это чрево, По тропам каменистым Влачимое, мессией Взорвете — коммунистом? Где край, который примет, Очаг, который встретит, Вертеп, который впустит Нас — с нерожденным третьим?