— Николай Платонович, я Вам сказал, что в своей работе я руководствуюсь принципом, на что Вы заметили, что у Вас тоже есть принцип. Интересно какой?

— Я не люблю, когда на один забор навешивают всех дохлых кошек с майдана… — не задумываясь ответил Карабчевский. Он словно ждал этого вопроса.

Шумилов был рад новому заданию. Ему уже давно хотелось встряхнуться, вновь почувствовать горячечный азарт идущей по следу гончей. С некоторых пор он начал ясно понимать, что больше всего на свете его влечёт именно такая работа, а вовсе не то бумагомарание, что наполняет будни судебного следователя. По прокуратуре он не скучал.

Поиск незнакомки, разговаривавшей с Саррой Беккер на Невском проспекте за два часа до убийства девочки, Шумилов решил не начинать без разговора с дворниками. Карабчевский в своём рассказе мог что — то напутать, в конце концов, он ведь питался слухами. Дабы не заняться поиском фантома, следовало отыскать первоисточник всех рассказов о встрече погибшей Сарры Беккер с незнакомой женщиной в пролётке.

По пути к дому N 57 Шумилов мысленно перебирал возможные варианты построения беседы с дворниками и в конце концов, решил, что разумнее всего будет представиться журналистом. Появление очередного писаки не должно было особенно насторожить дворников, поскольку за последние дни они немало перевидали пишущей братии.

Пройдя во двор, Шумилов быстро сориентировался в обстановке, поскольку Карабчевский довольно точно описал взаимное расположение объектов, так или иначе связанных с делом Мироновича. Прямо через двор был подъезд, в котором находилась ссудная касса (Шумилов обратил внимание на то, что окна высокого первого этажа были без занавесей); налево находился ледник, возле которого Миронович обычно ставил свой шарабан, направо, соответственно, дворницкая. Сейчас возле неё рядком были выставлены мётлы. Буквально в пяти шагах от двери в дворницкую разместился точильщик ножей со своим нехитрым приспособлением, подле него стояла стайка ребятишек, зачарованно наблюдавшая за сыпавшими из — под камня искрами.

— Запомните, гольцы: оружья нет страшнее вилки, один удар — четыре дырки! — улыбался детям из — под лохматых седых усов пожилой точильщик. Его светло — серые глаза светились кротким добродушием и казались в эту минуту молодыми и задорными.

— Дядя Никифор, а как же вам искры руки не обжигают? — недоумевал кто — то из мальчишек.

Шумилов быстро прошагал мимо и толкнул дверь дворницкой.

— Здорово, братцы! — поприветствовал он с порога двух весьма мрачного вида мужчин, о чём — то перед тем раздражённо говоривших. При появлении постороннего они моментально осеклись и немо вытаращились на Шумилина, — Чегой — то вы невеселы, как я погляжу! Кто старший?

— Анисим Щёткин, — представился один из них, встав навытяжку, — старший дворник.

— «Пчелу» читаете, братцы? Эразма Иноземцева знаете?

В ответ повисло мрачное молчание. Шумилов, не подавая вида, будто заметил недружелюбие дворников, бодро прошагал мимо Щёткина и выглянул в слепое окошко. Цели никакой он не преследовал и ничего особенного увидеть не собирался: просто создавал образ уверенного в себе пшюта. Шумилов не раз убеждался в том, что перед нахалами такого сорта простые люди совершенно терялись и переставали критично оценивать ситуацию.

— Писать буду о вас, — продолжал Шумилов, — Вы будете героями моего очерка. Тебя как звать, братец? — обратился он ко второму дворнику.

— Варфоломей Мейкулло, — мужичонка был тщедушен и имел весьма болезненный вид, являя собой полную противоположность бодряку Щёткину.

Шумилов ещё раз прошёлся по двороницкой, уселся на сундук подле стола, забросил нога на ногу, откинулся спиной к стене.

— Ну — с, и кто из Вас работал в ночь когда Сарру убили? — спросил он строго.

— Знаете что, барин, — Анисим почесал в голове, — Вы уж извините нас, но нам работать надобно — с. А разговоры разговаривать недосуг. Вы лучше б в часть обратились, к полиции, значит.

Он развернулся к двери, давая понять, что беседа окончена, но Шумилов не дал себя сбить с выбранной линии поведения и строго сказал:

— Не спеши, Анисим, пойдёшь, когда я скажу! Присядь — ка к столу!

Щёткин, должно быть, оторопел от такой наглости, но перечить не осмелился: Шумилов держался барином, да и выглядел как человек важный, в велюровом пиджаке, тонкой полотняной рубашке из французского магазина — одним словом, посылать такого человека куда подальше было оченно рисково. Поэтому он сел подле стола и исподлобья уставился на нежданного визитёра.

— Читать, небось, умеешь, Анисим? — продолжал между тем Шумилов, — Знаешь каких дураков из вас сделали? Во всех газетах написали: пьяные, дескать, дворники были, ворот не сторожили, убийцу не углядели. А от кого все эти разговоры пошли, как думаешь?

— Кто ж его знает, от кого… Не пойму я вас, барин, к чему вы клоните?

— Сейчас поймёшь, коль не дурак, а коль дурак, то не поймёшь никогда. Ты вот что мне лучше скажи, Анисим — душа — человек, а другие дворники пьют? ворота всегда закрывают?