— Ваша манера попадать в неприятные истории меня начинает по — настоящему беспокоить. Всё это кончится тем, что Вас в конце — концов убъют и тогда последуют вопросы уже ко мне, как начальнику сыска, по поводу того, почему в столице происходит подобное? — пробормотал Путилин, — Вы мне лучше ответьте вот на какой вопрос: случившееся сегодня находится в какой — то связи с задержанием Дементия Кочетова?

— Прямой связи нет абсолютно никакой, — заметив недоверие во взгляде Путилина, Алексей приложил руку к груди, — Клянусь Вам, никакой связи…

— Но всё случившееся происходит в рамках дела Мироновича?

— Да.

— Хорошо. Вы понимаете, что не должны, не имеете права вести самостоятельный розыск?

— Разумеется. Я не подменяю собой полицию.

— У меня в этом нет никакой уверенности. Я так понимаю, что Вы сумели что — то раскопать. Может быть, не Вы лично, а Карабчевский… но за что — то Вы хорошо зацепились. Я не лезу в адвокатскую тайну, я лишь пытаюсь анализировать ситуацию. Скажите, я правильно понимаю происходящее?

— В принципе, да, — кивнул Шумилов.

— Полагаю, Вы нашли убийцу или кого — то, кто на него очень похож. И этот человек не Миронович. — заключил Путилин.

— Да, Ваш вывод, Иван Дмитриевич, в целом правилен. Разумеется, этот человек не Миронович, поскольку последний является подзащитным Карабчевского.

— Алексей Иванович, Вы — законник и прекрасно знаете, что получив существенные для объяснения уголовного дела сведения, Вы обязаны поставить в известность инстанции, занятые следствием. Ваша самодеятельность может причинить розыску непоправимый вред. Вдруг найденный Вами убийца скроется? Вдруг он покончит с собою? Вы с Карабчевским нарушаете закон и Вы ещё удивляетесь, на каком основании Вас можно подвергнуть аресту! — с возмущением в голосе воскликнул Путилин.

Но тут уже возмутился Шумилов:

— Вот уж воистину, Иван Дмитриевич, переложили с больной головы на здоровую! В моей работе не было бы надобности, если бы Следственная часть нашей многомудрой прокуратуры вела дело должным образом и отрабатывала все возможные версии. Если бы из удобного обвиняемого не делали козла отпущения. Наконец, если бы Ваши помощники работали оборотистее и со сноровкой. Но поскольку государственные инстанции оказываются не в силах защитить интересы и доброе имя простого человека, то делать это ежедневно приходится мне, Карабчевскому и сотням других адвокатов по всей Российской Империи. Каким таким «противодействием правосудию» Вы мне пеняете? Я ему не противодействую, а напротив — подталкиваю его, дабы это ленивое и нечистоплотное животное окончательно не забылось в летаргическом сне!

Путилин дал ему всё сказать, а потом веско ответил, точно припечатал:

— Я не стану сейчас вдаваться в полемику. Я лишь заявляю, что Ваша с Карабчевским деятельность… в своём нынешнем виде… выходит за рамки допускаемого законом. Уважая лично Вас я… готов повременить с ответными санкциями… предоставив Вам, скажем, сутки на завершение всех дел, но… после этого потребую от Вас полного раскрытия всех сведений по делу Мироновича. Если у Вас есть убийца Сарры Беккер — представьте его… но эту беготню по городу со стрельбой и драками пора заканчивать.

Путилин сделал паузу, строго глядя в глаза Шумилову, словно проверяя, как тот его понял. Затем извлёк из кармана жилета часы с императорским вензелем — не иначе как Высочайший подарок! — и добавил:

— Сейчас семнадцать часов 28 сентября. Потрудитесь до семнадцати часов 29 сентября представить своего убийцу.

С этими словами он, не прощаясь, вышел за дверь.

Полицейский доктор, на протяжении всего разговора продолжавший обрабатывать ступни Шумилова, посмотрел вслед Путилину и покачал головой:

— Очень сердит Иван Дмитриевич, ну очень! Нечасто таким его можно видеть!

На душе Алексея Ивановича скребли кошки. Он винил себя за проявленное ребячество — ведь желание забрать припрятанные Безаком векселя было ребячеством чистой воды! Результат проявленной самонадеянности был весьма печален: Шумилов упустил подельника Семёновой; векселя Безака не сумел сохранить и отдал их Путилину; отчасти раскрыл последнему результаты работы Карабчевского; получил от начальника Сыскной полиции ультиматум и тем подвёл своего работодателя. Всё вышло как — то предельно глупо. Хуже всего было то, что Шумилов теперь не мог ходить; врач запретил нагружать ноги в ближайшие дни. Алексей почувствовал себя настоящим инвалидом и ощущение собственной беспомощности лишало его оптимизма.

Весь путь до дома, проделанный в компании Агафона Иванова, Алексей мучился угрызениями совести. Агафон не лез ему в душу и дипломатично разговаривал о погоде. Подъехав к дому на Фонтанке, сыщик сбегал за дворниками, которые на руках донесли Шумилова до квартиры. там Алексей написал короткую записку Карабчевскому, в которой просил последнего немедленно к нему явиться, и отправил с нею одного из дворников.

Госпожа Раухвельд была шокирована видом забинтованных ног Шумилова и поначалу решила, что он попал либо под ломового извозчика, либо под омнибус. На чём основывалось это умозаключение Шумилов так и не узнал, но её искренний испуг несколько развеселил повесившего было нос Алексея. С присущей женщинам практичностью, госпожа Раухвельд тут же озаботилась поисками кресла — каталки, благо среди её квартиросъёмщиков был практикующий врач. Не прошло и часа, как в распоряжении Шумилова уже оказалось большое скрипучее сооружение на больших колёсах, которые надлежало крутить руками. Алексей ещё не овладел толком управлением креслом и, развлекаясь, катался по комнатам, как появился Карабчевский.