Ренева. Отлично, переговорите.

Дерюгин. Слушаем-с. Может, они и сами к вам наведаются.

Ренева. Очень рада буду; скорей бы это устроить!

Дерюгин (допивает, опрокидывает чашку и кланяется). Благодарим покорно, барышня, за чай за сахар, за милость вашу.

Ренева. Не хотите ли еще?

Дерюгин. Нет, уж достаточно с нас-с.

Ренева. А что наши соседи? Жив ли старик Васильков, наш бывший управляющий?

Дерюгин. Жив Трофим Федорыч, жив-с, да все что-то прихварывает; овдовел он, дочка у него, Ольга Трофимовна, подросла. (Встает.)

Ренева. Ах, а что Залешин?

Дерюгин. А Семен Семеныч ничего-с, поживает себе в своей Тиновке. Да вот шел я к вам, а они, вижу, за деревней проехали к себе на мельницу, должно, разгуляться вздумали. А как узнают теперьча, что вы, барышня, пожаловали, так не заехали бы к вам. Это заедут, беспременно заедут на обратной дороге… И с супругой своей проехали.

Ренева (встает). Он разве женат?

Дерюгин. Как же-с, года уж с три; и детки есть.

Ренева. Вот как! На ком же?

Дерюгин. А будет она купеческая-с, рощи у отца-то и скотиной торгует. А вышел-то тоже из нашего брата.

Ренева (отходя, как бы про себя). Что было шесть лет назад, и что теперь!..

Дерюгин (присматриваясь направо). Барышня, Семен-то Семеныч легок на помине: вон они подъехали.

Ренева. Так прощайте, Денис Иваныч, похлопочите.

Дерюгин. Слушаю-с, буду стараться.

Ренева уходит. Входят Ильич и Степанида. Ильич берет поднос с чашками.

Дерюгин, Ильич, Степанида.

Ильич (спотыкается, одна чашка разбивается). Ах ты, чтоб тебе!

Степанида (поднимает черепки и кладет на поднос). И кто его просит! Отдай!

Ильич. Брысь! Отойди от греха! (Уходит.)

Степанида. Наказанье ты мое!

Берет самовар и несет. За сценой еще что-то падает и разбивается вдребезги.

Вот так, кроши мельче! Ах, наказанье! (Уходит.)

Дерюгин. Эх, кабы мне этого барина посадить здесь, подходящий он нам: в нашем крестьянском деле все одно, как младенец. За его спиной я бы сам барином был. Забыл я барышне одно дело сказать; а теперь вон она с гостями идет… Ну, все одно, — после.

Уходит в глубину сада. Входят с террасы Ренева, Залешин и Авдотья Васильевна.

Ренева, Залешин, Авдотья Васильевна.

Ренева. Но это ужасно, это непозволительно, Семен Семеныч, как вы растолстели! Ха, ха, ха! Я вас не узнаю, это кто-то другой!

Залешин. Другой и есть, Анна Владимировна, совсем другой; не рыцарь, нет; одно только христианское имя и осталось у меня от прежнего.

Авдотья Васильевна. Я уж им советую сыворотку от полноты пить; потому у меня папаша тоже, даже одышка у них, так они все эту сыворотку.

Залешин. Ну да и ты, моя дражайшая, не из худеньких.

Авдотья Васильевна. Все ж таки я худее вас! Как вы скажете, как на ваши глаза, Анна Владимировна?

Ренева. Гм… право, не могу сказать!

Залешин. Парочка, одно слово!

Авдотья Васильевна. Извините, пожалуйста! Вы вспомните, как мы в прошлом году на весы становились: в вас полтора пуда больше.

Залешин. Неопровержимо!

Авдотья Васильевна. А как в девушках, так я была очень тонкого сложения и даже кашляла. Ах, что ж это у вас за сила яблоки нынешний год! Проходили мы по саду.

Ренева (рассеянно). Яблоки? Да, кажется.

Авдотья Васильевна. Ну, и вишня, так это тоже на редкость — какая крупная! Уж позвольте мне с кустика попробовать?

Ренева. Сделайте одолжение.