Бурлюк Николай Давидович
Шрифт:
«Луна над Нью-Йорком луна над домами…»
Op. 35
Луна над Нью-Йорком луна над домами В лазури прогорклой Прошепчем меж нами Квадраты окошек шныряют авто Жужжание мошек подскажет нам кто Утес неподвижен луна не стоит Над правнуком хижин — летучий болид.В парикмахерской
Op. 36
Гляделся зеркало себя не узнавал… Старушка смазанно болталась на клюке Зал брадобрейни исчезал: утопленник в реке… И лампион избалтывался языками света На улице безумьем нарастал экпресс Но темноты бессильным было veto Продлить на перекрестках блудоспрос. Но грохот нарастал: едва жужжа вдали, Он манией в болезненном прогрессе Как будто ребрами прочавкали Стальными из-за леса… Зубами тенькая растягивая сумки легких Вдруг оглушал чтоб стать воспоминаньем И голова болталась — целлулоид Что вспыхнет при одном прикосновеньи…1928 г. Нью-Йорк, 10 ул.
«Давно отрекались от тел сами…»
Op. 37.
Давно отрекались от тел сами И садились на тряских коней… Теперь мои строки диктованы рельсами Миганьем подземных огней. Вымыслов мачех под домных повесами Что мчатся под городом с хрюканьем злым В своем трехэтажьи ярясь как козлы…Один не покорился!
Op. 38
. . . . . . . . . . . . . . . К ручью когда на миг склоняюсь Зрю чечевицей дни Нью-Йорка Где массы видом изменяясь Льют Ниагарами с пригорка Где пароходы стаей жадой Приникли к сиськам пристаней Где цеппелины — тучи стадны Подобясь скопищам людей Где банки полны желтым блеском Как биллионы глаз тигриц Нет Эсесера перелесков И нив причесанных ресниц Где человек над человеком Как кучер на коне сидит Где бедный в богача опеке Что смерти лишь не повредит! Вздыбяся к небу в землю врос Зараза денег — в древность троны Теперь моленье и вопрос Но вместо плача слышен грохот Звездится поезд черноте Нечеловеческий то хохот Урчит в нью-йоркском животе. На человека человек идет звенящей чехардой И в этом их проходит век… Я здесь один кто не на службе С болезнью злой не знаю дружбы; Средь сострадаемых калек Нью-Йоркское столпотворенье Не чту беднятскою душой.Ночь старика-бездомца
Op. 39
. . . . . . . . . . . . . . . Старик бездомец — всеми позабыт… Его коты фантасты лапкою приветят Иль коркою банана дети Бросают вслед ему раскрашивая быт… Последней истекши, как лава, слезою Скрежещет в холодную ночь Застыло проносит заплаты: Узор нищеты и проворства иглы… А небе гордятся из мрамора хаты Огней столподомы на плоскости мглы. Воткнется врастяжку стезею, Выхерив самое слово: «помочь»… Проблеет гнойливо облезшей козою В панельную скверовотумбную ночь… А в городе: роскошь ползет через горло, Хрусталь и меха, и каменья и чар, Ароматов, духов бесконечье; месголлы, Афинских ночей наслаждений очаг.«Я дней изжеван города захватом…»
Op. 40.
Я дней изжеван города захватом Я стал куском почти сплошным цемента А ведь когда-то был и я зверьем сохатым И глаз впивалась водопадолента Я в прошлом мячиком в густые стены Бросал рычанье голубой поляны А ныне весь неистощимо бренный Машинам приношу деревни фолианты. Я ране пел и сотрясались воды А скалы рушились, сломав свои скелеты. Но сроки истекли, но убежали годы И я у матерной неозаренной Леты… Она у ног… О, шелест мертвоводный… Здесь много кораблей над хладной быстриною Плешивеет старьем негодным, Плюгавой прошлого труною.«Пригород…»
Op. 42.
Пригород При — в город Сегодня празднество там Сводня идиотам. Безумцам замыслившим самоубийство Без сумы за мысом самума Будет выдана премия: Бесплатно револьверы кинжалы банки с ядом И — веревка что никогда не оборвется Вернейшая петля Не надо мыла А… Чердак и пыль и пауков Найдете сами… Людей излишек Слишком много. На них сегодня нет цены!Из раздела «Регрессивное нежничанье»*
«Нимфеи, сатирессы…»
Op. 1.
Нимфеи, сатирессы И сам пузатый Вакх Не ездили экспрессе Неоспоримый факт. Сильфиды, нереиды, То знает В орт, Пакен, Передник чтут обидой Одежды грустный плен. Владетель голубятни Прошепчет наобум: Покажется, занятней, Что кожа наш костюм Удобней и опрятней — Душа сознанья; Юм.1922 Кобе
Лестница
Op. 2.
Ступенькам нет числа и счета нет Лишь сила бы была по лестнице взбираться Над черной бездною небытья та лестница стоит И каждый день отдельная ступень Все выше… Шел Чем выше подымался кругозор был шире… Но меньше оставалось. Розогубый товарищ Щира… Я вот…«Леса, поля и горы влекли меня когда-то…»
Op. 3.
Леса, поля и горы влекли меня когда-то, Упрятывая взоры И делая крылатым… Но укатились годы для луз небытия И вскорости из моды в тираж, равно, меня!