1. Моя борьба{467} против чувства вины и против вмешательства понятий наказания в физический и метафизический мир, равно как и в психологию, и в истолкование истории. Познание об-морализации всех предыдущих философий и ценностных систем.

2. Распознание мною наново и демонстрация в его истинной сути традиционного идеала, а именно, христианского, даже при том, что догматическая форма христианства себя изжила. Опасность христианского идеала кроется в его ценностных эмоциях, в том, что способно обойтись без понятийного выражения: моя борьба против латентного христианства (например, в музыке, в социализме).

3. Моя борьба против ХVШ века Руссо, против его «природы», против его «доброго человека», его веры в господство чувства — против размягчения, ослабления, об-морализации человека: это идеал, рождённый из ненависти к аристократической культуре и in praxi означающий примат необузданных чувств обиды, идеал, изобретённый как боевой штандарт — моральность чувства вины христианина, моральность чувства обиды (излюбленная поза черни).

4. Моя борьба против романтизма, в котором скрещиваются христианские идеалы и идеалы Руссо, но вместе с тем и тоска по древним временам клерикально-аристократической культуры, по virtu, по «сильному человеку» — всё вместе нечто чрезвычайно гибридное; ложная, поддельная разновидность более сильной человеческой породы, которая ценит экстремальные состояния вообще и в них видит симптом силы («культ страсти») — имитация самых экспрессивных форм, furore espressivo [253] , не от полноты, а от недостатка. — Что в XIX веке можно более или менее считать рождённым от полноты, от всего сердца: лёгкую музыку и т. д.; — среди писателей, например, Штифтер {468} и Готтфрид Келлер {469} являют знаки большей силы, внутреннего благополучия, чем... Большие достижения в технике, изобретательность, естественные науки, история (?): всё это относительные произведения силы XIX столетия, продукты его веры в себя.

5. Моя борьба против засилия стадных инстинктов, после того, как наука стала делать с ними одно общее дело; против утробной ненависти, с которой воспринимается всякая иерархия рангов и дистанция.

Из распирающего чувства полноты, из напряжения сил, которые непрестанно растут внутри нас и ещё не умеют разрядиться, возникает состояние, как перед грозой: природа, которая есть мы, омрачается. И это тоже — пессимизм... Учение, способное положить такому состоянию конец, тем, что оно повелевает что-то, внедряет переоценку ценностей, благодаря которой накопленным силам указывается путь, указуется их «куда?», после чего они разражаются делами и молниями — такое учение вовсе не обязательно должно быть учением о счастье: высвобождая ту силу, что мучительно, до боли томилась под спудом, оно приносит счастье.

Радость наступает там, где есть чувство могущества.

Счастье — в охватившем всего тебя сознании могущества и победы.

Прогресс: усиление типа, способность к великому стремлению: всё остальное — ошибка, недоразумение, опасность.

Период, когда замшелый маскарад и моральная принаряженность аффектов вызывают отвращение: голая природа, когда количественные признаки силы как решающие попросту признаются (как определяющие ранг), когда снова господствует размах как следствие великой страсти.

Всё страшное ставить на службу себе — по отдельности, шаг за шагом, попытка за попыткой: так требует задача культуры; но покуда культура ещё не стала достаточно сильной, она вынуждена это страшное побарывать, умерять, вуалировать, даже проклинать...

Всюду, где культура впервые пригубляет зло, она в связи с этим изъявляет отношения страха, то есть слабость...

Тезис: всякое добро есть поставленное на службу зло былых времён.

Мерило: чем страшнее и неистовей страсти, которые может позволить себе эпоха, народ, отдельный человек, ежели ему хочется употребить их как средство, — тем выше стоит их (его) культура. Чем посредственней, слабей, раболепнее, трусливей человек, тем больше будет он пробовать себя во зле: царство зла в нём наиболее поместительно, самый низкий человек будет видеть царство зла (то есть царство запретного и враждебного ему) повсюду.

Не «счастье следует за добродетелью», — а, наоборот, сильный человек определяет своё счастливое состояние как добродетель.

Злые деяния свойственны сильным и добродетельным; дурные, низкие поступки — удел порабощённых.

Самый сильный человек, человек-созидатель, по идее должен быть самым злым, поскольку он осуществляет, насаждает свой идеал среди остальных людей наперекор всем их идеалам и переделывает их по своему образу и подобию. Зло в данном случае означает нечто суровое, причиняющее боль, навязанное силой.

Такие люди, как Наполеон, должны являться снова и снова, дабы укреплять веру в самовластье одного человека: сам он, однако, из-за средств, к которым вынужден был прибегать, себя предал и продал и благородство характера утратил. Насаждай он свою волю среди иных людей, он бы применял иные средства, и тогда не вытекало бы с необходимостью, что всякий кесарь обязательно становится скверным человеком.