Чудотворцев насторожился, улавливая в ее словах нечто знакомое, а она продолжала по-русски, и ее сообщение подытоживалось таким примерно образом:

Исследования крови в католическом мире восходят к временам контрреформации, ибо идеологи реформированной церкви так или иначе ставили под вопрос или просто отрицали пресуществление Святых Даров. Известна крайняя точка зрения Ульриха Цвингли, согласно которой вкушение вина и хлеба лишь символизирует Тайную вечерю Христа. Мартин Лютер и Жан Кальвин не столь радикальны на первый взгляд, но более непримиримы по существу. Лютер признает присутствие Христа в хлебе и вине причастия, поскольку Христос вездесущ, а Кальвин признает в хлебе и вине великий знак, но все-таки только знак Христовой благодати, обретаемой верующими сообразно Слову Христа: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день» (Иоанн, 6:54). Кальвин полагает, что следует Августину, повторяя за ним: «…важно действие таинства, а не одно лишь видимое таинство; пребывающее внутри, а не снаружи, вкушаемое сердцем, а не зубами» (Кальвин Ж. Наставление в христианской вере. Книга IV, глава XVII, 34). Кальвин иронизирует над тем, кто воображает, что жует зубами тело Христа: «Отсюда нетрудно заключить, что, когда земные элементы привлекаются верой для духовного употребления, они претерпевают превращение только с точки зрения людей – постольку, поскольку запечатлевают для нас Божьи обетования» (Глава XVII, 15). Элементарии заходили еще дальше в этом вопросе, утверждая, что любая пища и питье могут быть причастием для того, кто постиг: нет ничего, кроме Бога. Что же касается классической реформации, то суть ее учения, объединяющего Лютера и Кальвина, была в том, что знак или символ не имеют ничего общего с означаемым. Отсюда яростные нападки на Католическую Церковь, учившую, что нельзя причащаться Тела и Крови Христа иначе, как Телом и Кровью Христа. Подлинный смысл этого учения сохраняется лишь в лоне Восточной, Православной, Церкви, верующей, что в образе реально присутствует Прообраз, а в символе то, что символ символизирует. Внешние обозначения недействительны. Символ не просто обозначает, символ знаменует Того, кого символ символизирует, обретая энергию символизируемого. Вот почему знамение энергетично. Крест не просто обозначает, а знаменует Христа, преисполняющего крест энергией Своей благодати. Так и Святые Дары не просто обозначают Тело и Кровь Христа, не просто являются Телом и Кровью Христа, они суть Тело и Кровь Христа.

Сомневаюсь, чтобы Элен Софи возвестила это православное учение с впечатляющей чудотворцевской силой, как он мне его излагал. Полагаю, она только упомянула православный взгляд на этот вопрос (боюсь, она так и выразилась), чтобы вызвать интерес у Чудотворцева и привлечь его к себе. Главное в ее словах было то, что католическая контрреформация не могла признать Святые Дары лишь земными элементами, вином и хлебом, и потому пусть негласно, втайне поощрила исследования человеческой крови, полузапретный опыт алхимиков, надеясь в человеческой крови постигнуть нечто Христово. Эти исследования вдохновлялись мыслью, согласно которой вочеловечение Христа изменило состав человеческой крови и это изменение фиксировалось бы, если бы удалось установить, какою была человеческая кровь до вочеловечения Христа, что вполне возможно, если проследить наследственность в направлении ее истоков, где все равно некому находиться, кроме Бога. Иными словами, в противоположность новейшим химикам из недоучившихся или переучившихся семинаристов, кощунственно разлагающих грубыми лабораторными способами вино и хлеб до и после пресуществления в Святые Дары, адепты святого Сульпиция пытались выявить присутствие Бога в человеческой крови, идя от крови к Святым Дарам, а не от Святых Даров к Христовой Крови.

При этих словах Чудотворцев не мог не насторожиться, вспомнив Раймунда. Элен Софи явно цитировала его. А что, если это все-таки Софья Богоявленская… на нелегальном положении? Что, если она сотрудничала с Раймундом Заблоцким не только в изготовлении бомб? Да и так ли уж далеко отстоит исследование крови от изготовления взрывчатых веществ? Чудотворцев услышал, как Элен Софи вскользь упомянула красный эликсир, универсальное лекарство, вдребезги взрывающее реторту, если процесс зайдет слишком далеко. Что, если Софья Богоявленская имитирует иностранный акцент на случай, если ее подслушивают? А как быть Чудотворцеву: показать ли, что он узнает ее или не нарушать конспирации? А Элен Софи без умолку рассказывала, как Имморталистический центр по всему миру собирает образцы человеческой крови, надеясь найти когда-нибудь Sang R'eal, и не исключено, что образец ее уже находится среди других образцов, надо только увериться: это действительно Sang R'eal.

Тут Элен Софи осеклась и после многозначительной паузы спросила вполголоса: «Что же вы не говорите, как там у вас в России мосье Ведро?» Чудотворцев опешил. Ведро – неужели это какой-нибудь пароль? Или его собеседница хочет сказать, что в России кровь для анализов заготовляется ведрами? Чудотворцев предпочел промолчать, а Элен Софи пригласила его заходить к ней в лабораторию, когда у него найдется время. Нечего и говорить, что время нашлось у него на другой день.

Вместо пароля Платон предъявил Элен Софи флакон лесного старца, все еще полный, по крайней мере, на две трети. Элен Софи так и впилась в таинственный фиал, едва успев откупорить его и вдохнуть медово-травянисто-болотное благоухание. «Это вам передал мосье Ведро», – произнесла она. Чудотворцев не понял, восклицанье ли это или ликующий вопрос, и предпочел промолчать, а молчание, как известно, знак согласия. Платону ничего другого не оставалось, кроме как подумать, что мосье Ведро и есть лесной старец (настоящего его имени он до сих пор не знал).

– Но почему же вы до сих пор не сдали мне кровь, если вас послал мосье Ведро? – кокетливо спросила Элен Софи, поигрывая иглой и стеклянным капилляром. – Неужели вы боитесь укуса нездешней пчелы (la morsure d'abeille d'au dela)?

Она интимно коснулась его руки, но прикосновение оказалось цепким. Чудотворцев постеснялся вырвать у нее руку (иначе освободиться было невозможно), а может быть, он втайне наслаждался этим зажимом, и укол в палец завершил это наслаждение, усугубив его. Кровь Чудотворцева растеклась по капилляру и капнула в пузырек. Элен Софи написала на пузырьке что-то неразборчивое и поставила его рядом с другим пузырьком, на котором была этикетка с более разборчивой надписью: «Lolli Polosow». Платон вспомнил, как доктор Госсе брал у Лоллия кровь на анализ незадолго до его смерти… А Элен Софи торжествующе улыбалась, и Платон впервые увидел, что губы на ее совершенно белом лице ярко-красные, как будто она пробует на вкус кровь, которую берет на анализ. Или это была такая особенная губная помада?..

Но даже если это и была помада, ее следов не оставалось на окурках пахитосок, то и дело закуриваемых Элен Софи, не оставалось просто потому, что таких окурков не было: либо мадам Литли докуривала свои пахитоски до конца, не боясь обжечь губ, или ухитрялась незаметно уничтожать окурки, чтобы они не попадались никому на глаза. Это была одна из ее маленьких тайн, и вся она состояла из таких тайн. Точно так же неизвестно было, какого происхождения ее ароматичные пахитоски. Или они поступали от какого-то неведомого производителя, или она сама изготовляла их для себя (вернее всего), но так или иначе она никого этими пахитосками не угощала, вынуждая собеседников довольствоваться их ароматом, впрочем, об этом Чудотворцеву и мне трудно судить: мы оба не курим, так что предлагать пахитоску ему не было смысла (как и мне).

Как ни скудны были познания Платона в новейшей химии, он не мог допустить, чтобы пузырек с кровью Лоллия просто стоял на полочке в душной лаборатории среди клубов ароматического дыма. Пробы крови должны были храниться как-то иначе, в специальных, более стерильных условиях, по крайней мере, при более стабильной температуре. Кровь Лоллия попалась ему на глаза не случайно, если это не была одна только этикетка. Элен Софи на что-то ему намекала, поставив пузырек так, чтобы он не мог не попасться Чудотворцеву на глаза. Может быть, она ждала прямого вопроса, а Чудотворцев как новый Парсифаль не решался задать его. Он только спросил через несколько дней, что показал анализ его крови.

– Вы не умрете… в ближайшее время, – усмехнулась она со своей характерной паузой.

Чудотворцев, которому едва исполнилось тогда двадцать семь лет, не придал ее словам серьезного значения и продолжал настаивать, выпытывая результаты анализа. Элен Софи явно предпочитала не отвечать ему. Паузы в ее ответах становились все более продолжительными. Она уже не тараторила и не щебетала, а все больше молчала в его присутствии. Можно было даже подумать, что она тяготится его присутствием. Неужели весь ее интерес к нему заключался в том, чтобы получить кровь на анализ? Или этот анализ разочаровал ее, не показав того, что она искала? Или он сам разочаровал ее, не узнавая в ней Софью Богоявленскую или… или кого? Впрочем, кое-что в ней (на ней) явно менялось. До сих пор Платон не видел ее иначе, как в белом халате, из-под которого проглядывало синее платье. «Синий чулок», – иногда думал он про себя раздраженно. Теперь она все чаще встречала его в голубом, лишь в его присутствии накидывая или, наоборот, небрежно стряхивая с плеч белый халат.