Если бы Можов каким-нибудь чудом очутился теперь на воле, он был бы уже не жилец.

В его сознании не потухали въевшиеся в самую глубь мысли об Алике и профессоре, лихорадочно-неотвязно обуревало видение: ошеломлённая Алик яростно и беспомощно смотрит, как в их с Лонгином квартире проводят обыск, а всесильный муженёк, осунувшийся, позеленевший, бестолково бормочет: «Это недоразумение, Альхен, недоразумение...»

Его уводят, а она бесится оттого, что теряет прекрасную квартиру, «волгу», дачу... Виктору неистово желалось, чтобы это случилось как можно скорее, и досаждал страх: связи профессора окажутся столь велики, что заявление похерят.

Была ночь, когда Можова привели к следователю, который улыбчиво сообщил, что он из КГБ. Галстук на нём не был затянут, верхняя пуговица светло-голубой рубашки была расстёгнута, молодящийся мужчина насмешливо глядел на парня, понимая по его виду, что он претерпел, и ожидая жалоб. Но Можов заговорил о советской родине, о долге, о том, что фашистским прихвостням не должно быть пощады.

«Вот это ненависть!» – почувствовал интерес следователь и с медовой нотой поддержал Виктора: вы очень всё правильно говорите, хорошо, что обратились, раскрыли прошлое этого типа... ведь он, наверное, и в бытовом смысле нехороший человек?

– Сволочь!

– Аморальный, распутный?

– Ещё какой!

Следователь приветливо кивал и вдруг приблизил лицо к самому лицу Можова:

– Эту молоденькую, на ком он женился, он её у тебя увёл?

Раньше Виктор подумывал – ему, очевидно, зададут такие вопросы, они обернутся болью. Так и есть. Полоснула нестерпимая обида: кем он предстаёт перед гэбистами? мстительным человечишкой, спятившим оттого, что девчонка предпочла ему другого? Бывают на свете слизняки – из ревности суют голову в петлю. И он из подобных – сунулся в камеру смертника. Ничтожество, переполненное завистью к сопернику, заливает ядом и себя, и его, извивается, шипит – обделённая, обездоленная гнусь...

В искалеченном теле душа вдруг возмутилась с несказанным пылом. «Я – не-ничтожен!!!»Во что бы то ни стало надо отнять у гэбистов их правду!

– С чего вы – про его жену? – сказал как бы вскользь и осторожно покашлял, оберегая отбитые лёгкие. – Что я, баб не имел? У меня своя жена – что надо, девочкой взял, восемнадцать исполнилось... «Что осклабился, ехидна? не веришь... вывернуться, как вывернуться?..»

– Моей жене, особенно в том смысле, цены нет! – он невольно повысил голос: в селезёнке дёрнулась боль, и лицо исказила гримаса.

Следователь моментально навострился. Со сладкой миной выдохнул:

– Он вам дом помог купить... ваша жена ему нравилась?

Виктор понял. И почувствовал: это единственное, что ему остаётся. Позор правды или позор выдумки. При выдумке – не такой уж и позор: не он остаётся в дураках. Парень прохрипел:

– Он – скотина! Я не хочу об этом говорить.

Следователь злобно улыбнулся:

– А придётся.

Посыпались вопросы. Виктор сначала подавленно молчал, как бы уничтоженный ими, затем стал неохотно, будто под нажимом гэбиста, подтверждать. Уточнять, словно бы ненароком... Профессор познакомился с Людмилой в лесу, где та собирала ягоды. Стал дарить ей подарки, и она сошлась с ним.

– Так не ты, а он взял её девочкой?

– Да-а! ебались они!!!

Видел ли я? Застал их однажды непосредственно... поза? очень похабная. К тому времени профессор уже сильно развратил Людмилу... да, он отец ребёнка...

Гэбист «выматывал» детали, «особенности», возвращался к теме сексуальной утончённости (как-как? но это же явное извращение!), заставлял повторить, посмеивался.

– Ну, и что же вы?

– Он её мне в жёны – я согласился. Из-за денег, из-за дома. Договор был: между ними – разрыв! Но старик продолжал её ебать. И жмотничал! Разве это деньги – что он давал? И ведь две машины у него – нет чтобы одну подарить!

Как бы спохватившись, Виктор упорядочил речь:

– И тогда от невозможности и дальше выносить и желая одним разом покончить...

– После многодневной пьянки, – добавил следователь, – когда жена не дала денег, ты рванул на груди рубашку и – с гранатой под танк! – Гэбист был в неплохом настроении.

Можов спросил, что будет профессору «по фактам измены родине»?

– Это пусть тебя не ебёт! – неожиданно хамски обрезал следователь. – Или ты думал – будут учтены твои желания?

Виктор осознал, что ничего больше не узнает. Но до чего же изнуряюще жадно хотелось представить крах врага! В душе теперь сидело неверие. Следователь не спросил ни разу, не добавит ли он ещё чего-то о работе Лонгина на немцев? Зато настойчиво добивался: «Ты кому-то трепался? Кто-то ещё знает?» Власть продажна до самых верхов, и проходимца не отдадут под суд.

Страх, что кончится этим, охватывал парня, когда он только приступал к заявлению, но перемочь себя и не написать он не сумел. От мысли, что всё было зря, в сосущем отчаянии Виктор цеплялся за видения: профессор устраивает Алику сцену: «Ты добыла для него сведения! спала с ним! Ты, ты виновата, недаром он тебя не задевает в своём доносе! Но теряем-то мы оба! мы с тобой лишаемся всего!..» У неё истерика: хочет защититься – и нечем. Она тоже не желает терять блага.