Но вот выяснилось: муженька не выдадут на расправу. Он торжествует: враг пошёл на смерть, но не причинил ему никакого вреда! Старый кобель лезет к девчонке с поцелуями, тянет её в постель... А она вспоминает «принципы», которые он так красиво расписывал. Уйти из жизни, набрав максимум очков! То есть когда мужчина из любви к прекрасной женщине идёт на смерть.

Алик видит: это сделал ради неё Виктор! А Лонгин – дешёвый комедиант, для него «принципы» – лишь способ заинтересовать девушку.

Болтливый трус будет дряхлеть, делаясь всё противнее. Она возненавидит его, её переполнит гадливость. И каким же дорогим станет ей образ Виктора!

Это убеждение стало жить будто отдельно от измолоченного тела, от страха смерти. Ревность, зависть перестали грызть. Выступали слёзы тихого восторга и любви к себе.

Когда мнилась влюблённая в него, плачущая по нему Алик, утихала головная боль, что после истязаний изнуряла его. Движения стали замедленными, не замечалось окружающее.

Он пил любовь, воссоздавая в себе встречи с Аликом, её нежные слова, интонации, ласки, и жил пьяным. Его «я» обратилось в купание, в утопание в грёзах, и то ли низшей точкой в тёмной глуби, то ли высшей, при взлёте на волне, было воображать Алика в миг, когда она узнаёт о его смерти.

Положение Лонгина Антоновича не стало беспросветно-грозовым. Генсек, которому доложили, что профессор день за днём подвергается выволочкам и внушениям, велел сурово предупредить его в последний раз и спустить дело на тормозах, дабы учёный вернулся к деятельности, столь полезной в определённом аспекте.

Лонгина Антоновича вызвали в кабинет, где собрались семь-восемь самых высокопоставленных лиц. Председательствующий, указывая другим на грешника, понуро севшего на стул, вскричал:

– Он вообразил – мы ради него отменим советские законы! Служил оккупантам? ну и ладно-де, тебе – можно.

– Этого ты ждал?! – подхватил другой руководитель, вперяя негодующий взгляд в профессора, и на того посыпался отборный мат.

Каждый из собравшихся внёс свою лепту в обличение изменника Родины, после чего председательствующий, оглядывая их, сказал:

– Так, значит, передаём дело в советский суд? – последние два слова он выговорил почти с молитвенным благоговением.

Раздались возгласы одобрения. Один из обличителей предложил срок передачи дела в суд не определять, «а вернуть человека к работе».

– А там посмотрим...

Это было заранее обговорено. Председатель хотел уже заканчивать, как вдруг заметил загоревшийся сигнал: секретарь в приёмной спрашивал позволения прислать неотложную информацию.

Лонгину Антоновичу было сказано:

– Вас проводят в комнату – отдохните там!

Комната с мягкими стульями, полированный стол, на котором стоят бутылки с минеральной водой, перевёрнутые стаканы. Профессор подошёл к окну. Оно выходило во двор с десятком деревьев, здесь была тень, но в окнах напротив сверкало весеннее солнце, почки на деревьях набухли. Он изводился вопросом: что же произошло? не открылось ли насчёт Мозолевского и его сволочи?

А председателю передали докладную псковских гэбистов и книгу Дульщикова, где на одном из снимков был запечатлён Лонгин Антонович. В докладной говорилось, что книга распространена не только по всему СССР. Переведённая на языки братских народов, она размножена многотысячными тиражами почти в каждой социалистической стране. «Объект проходит в книге под собственной, не изменённой и в настоящее время фамилией, указываются его подлинные инициалы...»

Авторы донесения высказывали мысль «об имеющем место риске почти стопроцентной вероятности»: кому-то из иностранцев, знающих Лонгина Антоновича, может попасться книга Дульщикова, и иностранец увидит, что работавший на немцев инженер и советский доктор наук, брат министра обороны, – одно и то же лицо.

Или иначе: кто-либо уже знающий книгу встретит Лонгина Антоновича и сделает то же открытие. Его может сделать и какой-нибудь советский отщепенец. Он поспешит передать сенсацию зарубежным журналистам. В любом случае, грянет громкий скандал.

Председатель ознакомил товарищей с докладной, они принялись рассматривать книгу. Можов не упомянул о ней в своём послании, а гэбисты Пскова заинтересовались библиотеками отнюдь не в первую очередь. Таким образом, на собравшихся свалилась новость, к которой они не были готовы. Один из них взглянул на председательствующего:

– Это требует другого решения.

Прошло более трёх часов, прежде чем профессора пригласили в кабинет. Сейчас там был только его хозяин, что председательствовал на давешнем заседании, он посматривал в раскрытый томик на столе.