Стрелять перестали, шагов не слышалось. Он огляделся, пробежал метров тридцать в ту сторону, где меж деревьев просвечивал закат, сделал ещё пробежку и пошёл уже без опаски. Лес поредел, Лонгин оказался у поля, накрытого темнотой, по нему невдалеке шли, разговаривали, смеялись – голоса явно принадлежали подросткам. Он окликнул их, приблизилась довольно большая группа ребят лет от двенадцати до шестнадцати, были тут и девчонки.

Ему, удивлённому такой ночной встречей, отвечали наперебой: в деревнях, куда не вошли ни наши, ни немцы, жители режут скотину, гонят самогонку, объедаются. Никому неохота скучать, а вокруг столько интересного – танк брошенный, легковая машина в канаве – только и гулять по окрестностям.

– Узнали, что такое свобода! – не без зависти сказал Лонгин и спросил, нет ли у них съестного.

– Да мы чего только не набрали! – ответили ему, показывая на котомки.

В них оказались яйца сырые и варёные, сало, мясо жареное и пироги с мясом. Не было воды, и его проводили к ручью. Молодой человек улёгся на берег и, вытягивая шею, напился вдоволь, затем принялся наедаться.

Его звали с собой, он с искренним страданием в голосе воскликнул:

– Да кто ж мне даст гулять? Поймают и заставят воевать за тех или за этих.

Он спросил, где Псков, его вывели на пригорок:

– Вон в той стороне – дорога на Псков. Рассветёт – увидишь.

Компания ушла, болтая, смеясь, а он сел под дерево, прислонился к нему и заснул. Сквозь сон слышал шум проходившей по дороге техники – немецкой, как и предполагал.

Незадолго до этой ночи командование советским Северо-Западным фронтом пыталось разбить немцев на линии южнее Чудского озера. 3-я танковая и 111-я стрелковая дивизии контратаковали германскую 1-ю танковую дивизию. После короткого боя 111-я стрелковая дивизия обратилась в бегство, её командиры бежали первыми, споров петлицы и знаки различия. Немцы 8 июля вошли в Псков, и сумятица советского отступления продолжилась. Потерявшие управление и связь с вышестоящими штабами, разрозненные части 41-го стрелкового корпуса были обнаружены верховным командованием только неделю спустя в глубоком тылу: под Стругами Красными, Щирском и Лугой (2).

Он решил идти не по дороге, где у кого-нибудь из проезжающих немцев мог «сорваться курок» (на войне и вилы стреляют). Пошёл стороной, то и дело минуя таборы беженцев.

Около полудня он был на окраине Пскова, глядел в уходящую вдаль улицу. Вдоль обочины лежали снесённые, вероятно, пулемётными очередями столбы, тянулись оборванные электрические провода. Он прошёл до первого перекрёстка, посмотрел за угол. Одноэтажный дом с выбитыми окнами чернел обгоревшими стропилами крыши, через дорогу перебегали люди, группка с мешками появилась из калитки и пропала за ближайшим углом. В конце улицы показались грузовые машины несоветского вида, стали приближаться и свернули в переулок. Над дальними крышами стлался дым.

Лонгин пристроился к въехавшей в город германской повозке, успокоенный мирным видом кучера; держась за край телеги, оглядел ладно сидящую на нём форму. Их обгоняли автоматчики на велосипедах, мотоциклисты, бензовозы, всё больше становилось русского люда. Несколько мужиков, заискивая перед германским офицером, пытались получить у него деньги за пригнанных откуда-то свиней, о которых немец что-то говорил подозванным солдатам. Позднее Лонгин узнал – отступавшие советские части вместе с горами разнообразного имущества бросили свиноферму.

Он высмотрел шагавшего по мостовой солдата с простоватым строгим лицом, направился к нему, пустил в ход знания немецкого, который учил в школе и в институте: назвал солдата «господином военнослужащим» и спросил, как пройти к коменданту. Лицо немца, в то время как он внимал родной речи, выразило удивление, а потом словно сказало: «Я доволен тобой, оболтус ты этакий!»

Он дал разъяснения, и вскоре молодой человек вошёл в здание, в чьём коридоре выстроилась длинная очередь. «И быстро же народ соскучился по начальству», – Лонгин мысленно усмехнулся, решив подождать появления кого-нибудь из немцев. По коридору проходила женщина в форме, он обратился к ней по-немецки: я московский студент, бежал от советской мобилизации и желаю быть полезным Германии. Немка не осталась безучастной, он чувствовал в ней благосклонность, когда она повела головой, приглашая его идти за нею. Она миновала дверь, в которую упиралась очередь, вошла в другую, попросив его подождать, а выйдя, сказала: – Вас вызовут! – и подбадривающе улыбнулась, уходя. Минут через десять из-за двери донеслась команда войти.

Лонгина принял сотрудник военной комендатуры Густав Найзель. Родом из Риги, он в первую мировую войну воевал в русской армии, потом родина сменилась, в Германии он нашёл себя в кропотливом деле восстановления старинных книг. С началом второй мировой войны его мобилизовали как годного к нестроевой службе, в чине оберлейтенанта он побывал в Польше, во Франции.

Сидя за конторским столом, лысеющий седой офицер с кустистыми бровями смотрел на стоящего перед ним крепкого парня, небритого, оборванного, но глядящего весьма самоуверенно, даже нагло. Тот начал с сообщения, что он студент, но немец по-русски перебил его:

– Не трудитесь.

Лонгин обрадованно кивнул, перейдя на родной язык, назвал вуз, в котором учился, и был опять прерван:

– Здесь нет нефти.

– Да, конечно. Но у меня есть несколько идей.

– Действительно? – в глазах немца была ирония.

Лонгин начал о брошенных повсюду советских грузовиках: так называемых «полуторках» (грузоподъёмность – полторы тонны), это были взятые у американцев в производство «форды» образца 1930 года. Они подходили для грунтовых дорог. Застрянь полуторка в осенней грязи, двум-трём мужчинам по силам вытолкнуть её.