Алик проговорила с задушевностью, какой он ещё не слышал:

– Я благодарна, что ты рассказал мне про неё... я жалею эту девушку... И знаю: ты был с теми лесными братьями! ты пошёл на самоотречение! Это было сильно! Чистая-чистая жертвенность... Я говорю как женщина, которая хотела бы, чтобы её так же любили, чтобы ради неё на то же пошли...

Она опрокинула его навзничь, награждая любовью, – и Лонгину Антоновичу вдруг стало ясно: он переживает то высшее счастье, которого и малая доля не досталась подавляющему большинству живших и живущих на свете.

По вечерам и в выходные они стали ездить на дачу. В первую поездку Алика прессовали воспоминания о том, что произошло с ней на этой даче в прошлом году. Выйдя из «волги», она видела себя вышедшей из неё же в тот раз. Кругом были те же яблони, землю, как и тогда, усыпала падалица. Но теперь Алик хозяйкой направилась к просторному дому, обсаженному кустами, и за нею следовал влюблённый прирученный Лонгин Антонович.

В комнате, где разыгралась незабываемая сцена, она на несколько секунд замерла в буре эмоций, потом представилось, как недавно Виктор вошёл сюда с Галей… Алик обернулась к профессору и сказала мстительно-злым голосом:

– Мы сейчас же истопим баню и попаримся!

В первый миг её тон озадачил его, но, внимательно глядя ей в глаза, Лонгин Антонович всё понял.

Они понаслаждались перед тем как париться, и волнение оттого, что тут Виктор парился с Людой, а затем с Галей, делало Алика по-особенному яростно-изощрённой в ласках и требованиях.

После бани пили чай из самовара, и без чаепития уже не обходился ни один приезд. Дегустировали ягодные наливки, в обилии заготовленные Юрычем, и Алик со всей остротой внимания слушала Лонгина Антоновича, который приобщал её к своему восприятию мира. Ей было занятно, как он оправдывает свою работу на немцев:

– Я работал, прежде всего, на себя. Так получилось, что у немцев для этого оказались самые благоприятные условия.

– Но ты предал родину, – произнесла Алик без обычного для таких оборотов негодования.

Лонгин Антонович с минуту потягивал из стакана малиновую наливку. Родина, начал он, была у русских до октября семнадцатого года. Была она и у Ленина и его приспешников. Но они хотели личной власти над родиной и стали открыто бороться за её поражение в войне. Они отдали противнику Белоруссию, Украину с Крымом, Ростов-на-Дону, Новочеркасск, Закавказье: чтобы, сидя в Москве, сохранять личную власть.

Говорят, Ленин предвидел, что немцы уйдут. Значит, если «предвидишь», то можно предавать? Тогда каждый, прежде чем идти умирать за родину, должен подумать: а не предвидится ли чего-то лучшего для неё, если он воевать не пойдёт? а может, станет ей ещё лучше, коли выступить за её поражение?

Алик возразила:

– Но ведь каждый – не Ленин.

– Ах, вон что! Ну, а если чувствует себя Лениным?.. Да и, в конце концов, почему нельзя следовать примеру вождя?

Лонгин Антонович задавал вопросы и отвечал на них, выводя из рассуждений совершенно неожиданное. Алика поражали новые выводы, что следовали из, казалось бы, давно ей известного.

Как могла она жить до сих пор, считая ясным и незыблемым то, что оказывалось теперь дешёвой фальшью?..

Лонгин Антонович напомнил: родина русских искони была православной. Ленин, большевики стали закрывать, осквернять, взрывать церкви, расстреливать священников, глумиться над верой предков и вместо неё насаждать веру в рай на земле – марксизм. И всё это не считается предательством! Отказаться от веры отцов и стать марксистом – не предательство, а очень достойный поощряемый властью шаг.

Но тогда почему нельзя, в свою очередь, отказаться и от марксизма? Почему можно прийти к мысли, что Бог выдуман, но почему нельзя сделать тот же вывод об учении Маркса?.. Перестать верить в Бога и начать верить в Ленина, Сталина – можно и нужно. Но перестать верить в Ленина, Сталина и начать верить, скажем, в генерала Власова – предательство. Власов продался немцам. А Ленин, который отдал немцам в самый для них трудный момент войны хлебную Украину, уголь Донбасса, не продался?

Против этого есть несокрушимый, по мнению быдла, довод: Ленин, Сталин обладали властью, а Власов – нет. Позволь немцы Власову создать полуторамиллионную армию, займи она Москву – и переход к Власову уже не был бы предательством. То есть у преданности советской родине – сугубо холуйская природа: прав не тот, кто прав, а кто силён.

– А кому, чему были верны Ленин? Сталин? – произнёс профессор и ответил на свой вопрос: – Себе и только себе! В этом была их вера, их мораль. Единственно для них важное: самовыражение через расширение личной власти. Разрушать то, что существует, и заменять его тем, что сложилось в их мыслях. Больше, больше разрушить и взамен возвести больше своего – это было расширение их обожаемого «я» и потому давало им ни с чем не сравнимое удовлетворение.

Их самоупоение зависело от количества убитых ими, объяснил Лонгин Антонович и спросил Алика, что она знает о душегубках.