— Бэт, милая. Не хочу тебя огорчать, но не слишком ли приподнятое у тебя настроение? Сама знаешь, какой ты иногда становишься…

— У меня не мания, — сердито обрываю я подругу. — Просто во мне кипит радость весны, вот и все. О, пожалуйста, Этна! Они пропустят тебя через кордон, ведь они тебя боятся! Я хочу сходить в свою мастерскую, проверить, стоит ли она еще. Может, даже немного поработаю позже.

— Чудесам нет конца. Ладно, ты меня уломала. Приеду, как только закончу припаивать своего чурбана. Но если Клара попытается меня обыскать, я за последствия не отвечаю.

Нетерпеливо меряю шагами спальню, стараясь не споткнуться о груды одежды, которую я неистово расшвыривала в разные кучи: оставить; на выброс; отдать бедным на весеннем празднике в школе Кейт. Комната пахнет свежей краской, хотя теперь, когда я покрасила стены в аспидно-зеленый, я не так уверена насчет цвета. Чересчур смахивает на илистое дно пруда. Впрочем, и опробованная до того бледно-желтая гамма меня не слишком впечатлила. Кое-где я не дала краске толком высохнуть, так что теперь она смешалась с зеленой, отчего все сочетание наводит на мысли о диарее. По-моему, Уильям будет не в восторге. Ему нравились прежние обои от «Колефакс и Фаулер» [12] . Пожалуй, стоило оставить серо-коричневый, с которого я начинала…

Едва заслышав снаружи скрежет древней оранжевой малолитражки Этны, пулей лечу вниз. Клара, ослепительная в своем сером шерстяном брючном костюме и жемчугах, несет караул на кухне.

— Синее с зеленым, дорогуша, — с укором произносит она. Я осматриваю себя сверху вниз.

— Цвет темной ночи — не то чтобы в точности синий. А эти брючки очень удобные.

Она одаривает меня отточенным за долгие годы взглядом, сочетающим разочарование и смирение с неизбежностью: такова ее тяжкая ноша — дочь, которая ее обременяет, — но она будет стоически нести свой крест. Я прошмыгиваю назад в спальню и переодеваюсь в рабочие брюки из грубого синего хлопка: Клара их ненавидит. К тому времени как я спущусь, Этна уже припаркуется. При ней Клара ничего сказать не посмеет.

Видимо, в отличие от моей матери моя дочь не так закрепощена хорошими манерами.

— О Господи, мам, ты похожа на мойщика окон! — восклицает Кейт при моем появлении.

Обе устремляют на меня сочувствующие взгляды голубых глаз. В очередной раз поражаюсь, как Кейт и Клара похожи. У всех у нас бледный северный цвет кожи и светлые волосы — теперь у Клары они чуть поседели, а Кейт переборщила с хной, замечаю я, хмурясь. И все же я не такая, как они. Мне недостает уверенности, крайнего самомнения, которые, словно стержни, поддерживают мою мать и мою дочь. Блага изливаются на обеих лишь потому, что они уверены: так должно быть. Я не жду ничего — и никогда не испытываю разочарования.

В кухню бодрым шагом входит Этна.

— Возвращайся, Бэт! Вовсе не нужно переодеваться.

— Ну, может, я…

— Дерьмо собачье.

Моя мать прикидывается оскорбленной грубыми словами Этны. Тонкая рука взлетает к шее и начинает перебирать жемчужины (третье поколение; если верить Кларе, дар на первый выход в свет ее матери от самой королевы Виктории).

— Иди осторожно, пока мы не минуем забор, — шепчет Этна, выпихивая меня через заднюю дверь. — Как увидишь колючую проволоку, беги туда.

Этна — родственная душа. Она помнит старые добрые леденцы «Спэнглз», и сериал «Джеканори» [13] , и журнал «Джеки» [14] . Она знает, каково это: пойти наверх за чем-нибудь и по дороге забыть, за чем именно. Она прекрасно понимает: когда нагибаешься, чтобы поднять что-нибудь с пола, разумно заодно, к примеру, смахнуть пыль с туфель, пока не встала. Этна знает, каково это, когда тебе сорок один год и ты вечно все делаешь не так.

И она представляет себе, что чувствуешь, когда тебя считают сумасшедшей.

Мы познакомились, когда я училась на первом курсе в Сент-Мартинсе, — вы не замечали, что в какой-то момент после двадцати уже невозможно завести новых подруг? Я имею в виду, своих личных подруг. Потом пошло-поехало: мамы друзей ваших детей или жены сослуживцев вашего мужа; ваши собственные коллеги тоже, наверное, — если вам повезло иметь работу. Я же говорю о подругах, к которым вы броситесь, когда у вас беда, о женщинах, которым вы позвоните, если вам изменяет муж, или с которых возьмете обещание заботиться о ваших детях — на случай если погибнете в авиакатастрофе. Вот таких подруг вы перестаете заводить гораздо раньше, чем предполагаете.

На занятия мы ходили вместе редко: я специализировалась по «двухмерным изобразительным искусствам» — рисование и живопись, а Этна — по «трехмерным»: скульптура и инсталляция. Теперь мне кажется, что в этом сущность нашего различия: в сравнении с Этной я и впрямь выгляжу несколько… плоской. Зато в общежитии мы жили в соседних комнатах, и хотя по отдельности ни в одну компанию не вписывались, зато хорошо дополняли друг друга. Я ничего не могла поделать со своими вкусами в одежде — вечно одевалась как на чай к королеве; Этна же, с неровно стриженными и торчащими волосами (от природы темными, но на первом курсе выкрашенными в розовый цвет), вечными кардиганами, пирсингом на длинном стройном теле, в самом деле походила на студентку-художницу; впрочем, она была новее не такой смелой и независимой, какой хотела казаться.