Шрифт:
Феофан был искренним сторонником реформ, и принять ломку этой системы ему было трудно, если не невозможно. Не исключено, что и его можно было склонить к сотрудничеству — Феофан был одним из немногих лиц, разбиравшихся в политической теории и идеях своего времени. Но ему надо было обеспечить достойное место в политике, а князь Д.М. Голицын откровенно презирал пресмыкавшееся перед властью высшее духовенство. И новгородский архиепископ стал руководителем пропагандистской кампании против «затейки» правителей.
Умелая пропаганда на фоне молчания правителей помогла создать нужные настроения в гвардии. Считается, что в 1730 г. Гвардейцы участвовали в подготовке проектов. Однако среди подписавших можно найти не более десятка преображенное и семеновцев. В обсуждениях и подписании проектов участвовала гвардейская верхушка (майоры и подполковники) и некоторые вчерашние гвардейцы, опять-таки люди старшего возраста и высокого служебного ранга. Однако это движение не затронуло основную массу гвардейских офицеров и солдат. Эта гвардейская среда и стала ударной силой последовавшей «революции».
Спустя два дня после прибытия в село Всехсвятское под Москвой Анна рискнула нарушить принятые ею «кондиции» при представлении ей батальона Преображенского полка и кавалергардов. Гвардейцы во главе с майором Василием Нейбушем «с криками радости» бросились в ноги к своей «полковнице», а более высокие по чину и положению кавалергарды удостоились приема в «покоях» и получили из рук Анны по стакану вина. Эта «агитация» была куда более доходчивой, чем какие-то политические проекты... Ответным ходом правителей был их визит к Анне, и князь Д.М. Голицын в приветственной речи напомнил Анне о взятых на себя обязательствах.
Но это были не более чем слова. Императрица «набирала очки» в глазах гвардейцев. 12 февраля она произвела Преображенского сержанта Григория Обухова в прапорщики и трех солдат в капралы. На следующий день капитаны того же полка Александр Лукин и Дремонт Голенищев-Кутузов стали майорами, т. е. вместе с третьим майором Семеном Салтыковым фактическими командирами полка. 16 февраля императрица пожаловала адъютанта И. Чеботаева через чин сразу в капитан-поручики, «дабы на то другие смотря, имели ревность к службе».
15 февраля Анна, как сообщал газетный «репортаж» тех дней, «изволила пред полуднем зело преславно, при великих радостных восклицаниях народа в здешней город свой публичный въезд иметь». Она поклонилась праху предков в Архангельском соборе и проследовала под пушечную и ружейную пальбу полков в свои «покои» в Кремлевском дворце. В тот же день все гвардейские солдаты получили от Анны по рублю; на следующий день началась раздача вина по ротам, а 19 февраля полки получили жалование.
Эти «именные повеления» воскрешали образ великого дяди — основателя гвардии и любимого полковника. Не случайно именно в эти дни французский резидент Маньян отметил вдруг появившееся «весьма высокое мнение о личных достоинствах этой государыни» и «великих талантах, признававшихся за ней Петром». Так буквально на глазах творилось в зимней Москве 1730 г. «общественное мнение». Недалекая и в общем-то несчастная Анна, заброшенная по воле Петра в курляндскую глушь, внезапно представала как истинная преемница великого императора.
Следующим этапом в «перетягивании» власти на сторону императрицы стала присяга. «Верховники» не рискнули сделать каких-либо принципиальных изменений в ее тексте, и для подданных Анна оставалась, безусловно, самодержицей.
21 февраля Анна даровала отставку от службы 169 гвардейцам. 23-го она отстояла службу в Успенском соборе и «публично кушала» во дворце. «Ведомости» отметили: «Дамские особы в преизрядном убранствии... явились». Дипломаты и мемуаристы свидетельствуют, что придворные дамы активно участвовали в действиях «партии» самодержавия. Урожденные сестры Трубецкие — П.Ю. Салтыкова (жена будущего фельдмаршала П.С. Салтыкова) и М.Ю. Черкасская (жена кабинет-министра А.М. Черкасского), А.И. Чернышева (жена генерала Г.П. Чернышева), Е.И. Головкина (двоюродная сестра Анны и жена сына канцлера), дочь канцлера А.Г. Ягужинская — стали передаточным звеном между вождями «партии» и императрицей, находившейся под присмотром В.Л. Долгорукова. Дамская «эмансипация» и приобщение к «политике» — тоже один из результатов петровских реформ, сказавшийся в это бурное время.
Именно Прасковья Салтыкова была послана ночью 24 февраля известить Анну, что наутро ей поднесут челобитную от недовольного действиями Верховного тайного совета дворянства.
25 февраля 1730 г. наступила развязка — во дворец явилась депутация дворян во главе с «оппозиционерами» в генеральских чинах — Г.П. Чернышевым, Г.Д. Юсуповым, А.М. Черкасским. Но вначале императрице подали не то, что она надеялась увидеть. Мы не знаем, кто был автором нового документа («первой челобитной») и как именно он появился на свет; большинство исследователей считает его делом рук В.Н. Татищева. В нем императрице предлагалось не восстановить самодержавие, а «соизволить собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два от фамилий, рассмотреть и все обстоятельства исследовать, согласно мнениям по большим голосам форму правления государственного сочинить».
Интересно не столько содержание этого прошения — оно повторяло то, что уже было высказано в проектах, — сколько подписи под ним. Почти три четверти из них принадлежало офицерам и кавалергардам, кто не участвовал прежде в составлении каких-либо проектов. Почему они подписали текст, призывавший не к восстановлению самодержавия, а к учреждению нового «собрания» для составления будущей «формы правления»? Виной тому была ночная спешка — или убежденность в том, что бумага направлена против ненавистных «верховников»? Если это так, то Татищев, вольно или невольно, повторил ошибку своих оппонентов-«верховников»: высказался от имени тех, кто не разбирался в замысле или далеко не во всем его разделял.