На втором месте среди причин Великих реформ, бесспорно, нахо­дится та, которую историки несколько поэтически окрестили как «призрак пугачевщины», т. е. страх перед грядущим (в случае отказа от реформ) кровавым крестьянским восстанием. В марксистской ли­тературе в духе теории классовой борьбы было принято трактовать канун реформ как «революционную ситуацию», только по причине отсутствия «субъективного» фактора — партии, способной повести массы за собой, — не завершившуюся революцией. Массовое крестьянское движение будто бы вырвало у колеблющегося самодержавия реформы. Уже в советское время наиболее трезвые (и смелые) исто­рики, например, П.А. Зайончковский, сомневались в том, что незна­чительный рост крестьянских волнений накануне отмены крепостно­го права имел решающее значение. В скобках заметим, что внушительные цифры выступлений получались только в результате жульнического приплюсовывания к собственно социальным столкно­вениям эксцессов, связанных с «трезвенническим движением», когда крестьяне, озверевшие от злоупотреблений винных откупщиков, без­божно вздувавших цены на водку, громили кабаки. Позднейшие ис­следования подтвердили правоту скептиков. Действительно, угроза крестьянской войны была скорее потенциальной, чем реальной. Тот же Погодин предупреждал, что «Мирабо для нас не страшен, но для нас страшен Емелька Пугачев, ...на сторону к Маццини не перешат­нется никто, а Стенька Разин — лишь кликни клич». Один из главных деятелей Великих реформ Николай Милютин в своей записке Алекса­ндру II писал, что дальнейшее сохранение крепостного права и откла­дывание реформ в перспективе (лет через 10—15) могут привести к поголовному восстанию крестьян.

Это понимали наиболее дальновидные дворяне, и этим же царь пугал менее дальновидных. В своем выступлении перед представите­лями московского дворянства 30 марта 1856 г. император сказал: «Слухи носятся, что я хочу объявить освобождение крепостного состо­яния... Я не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого; мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною; следовательно, гораздо лучше, что­бы это произошло свыше, нежели "снизу"» (в записи А.И. Левшина, товарища министра внутренних дел).

В этой немногословной речи уже содержатся главные элементы конструкции крестьянской реформы: инициатива, исходящая от вер­ховной власти; навязывание царской воли русскому дворянству, не слишком сочувствовавшему реформаторским планам; стремление опередить пугавшее всех «движение снизу» (т. е. крестьянское восста­ние); наконец, взгляд на освобождение крестьян как на вектор исто­рического развития XIX века.

Здесь ясно обозначается еще одна важная причина отмены крепо­стного права — личность самодержца, осуществившего ее вопреки своим убеждениям предреформенной поры (когда он по некоторым вопросам был консервативнее своего отца). Действительно, импера­тор, по праву прозванный впоследствии «освободителем» (ссыльных декабристов, русских крестьян и болгар от турецкого ига), стал ре­форматором не в силу своих воззрений, а как военный человек, осоз­навший уроки жестокого поражения, и как самодержец, превыше всего ставивший престиж и величие возглавляемой им империи. Оп­ределенную роль сыграли и свойства его характера — доброта, сердеч­ность, восприимчивость к «гуманным идеям» — привитые ему всей системой воспитания В.А. Жуковского (приглашенного Николаем в наставники к цесаревичу). По словам Л .Г. Захаровой, тонкого знато­ка эпохи Великих реформ, «не будучи реформатором по призванию, по темпераменту, Александр стал им в ответ на потребности времени как человек трезвого ума и доброй воли». Правда, такая характерная российская зависимость правительственного курса от личных качеств правителя несла и немалую опасность для этого курса в случае изме­нения расположения «ума и воли» монарха. Увы, эта угроза реализо­валась, что привело к постепенному свертыванию реформ после 1866 г. и острому кризису 1879—1881 гг.

Разумеется, один император не смог бы провести огромную рабо­ту подготовки и проведения крестьянской и других реформ. Помощ­никами в этом деле для него стали, во-первых, русское образованное общество, интеллигенция, складывавшаяся в 1840-е гг. Из этой сре­ды вышли, например, такие деятели Великих реформ, как Юрий Са­марин, Константин Кавелин, Алексей Унковский. Во-вторых, либе­ральная бюрократия, формировавшаяся в Министерствах государ­ственных имуществ, внутренних дел, юстиции, морском ведомстве, канцелярии Государственного совета — оазисах просвещенного либе­рализма, чудом уцелевших в недрах николаевского плац-парадного государственного аппарата. Оттуда вышли такие деятели реформ, как братья Милютины и Сергей Ланской. Либеральная бюрократия не была отгорожена от общественных сил страны, она формирова­лась в содружестве с либерально настроенными учеными, литератора­ми, педагогами и т. д. Они дружили, общались на заседаниях ученых обществ и в великосветских салонах, особенно в знаменитом своими участниками и дискуссиями салоне тетки царя великой княгини Еле­ны Павловны. Эта среда, которую американский исследователь Теренс Эммонс назвал «бюрократическим "третьим сословием"», создала одну из главных предпосылок реформ Александра II.

П.В. Анненков писал о них — «изящные демократические чинов­ники, круг молодежи из служилой и высокопоставленной дворянской знати, интересовавшейся политэкономическими теориями и мечтав­шей благоустроить Россию посредством административных новшеств в европейском духе при сохранении самодержавия, дворянской собственности и сословного принципа». Девиз этой партии довольно точно выразил Константин Кавелин — «в России нет политического вопроса, а есть вопрос административный». В такой позиции, делав­шей ставку на инициативную роль монархии и преобразования «свер­ху», были как свои сильные (прагматизм и привязка к отечественным реалиям), так и слабые (незавершенность и половинчатость результа­тов) стороны, проявившиеся в ходе воплощения реформ в жизнь.

Сложным и спорным является вопрос о социально-экономических предпосылках отмены крепостного права. Если советские историки в основном развивали положение о кризисе и разложении феодально-крепостнического строя, то большинство западных исследователей приходит к заключению, что крепостная система хозяйствования на­кануне 1861 г. была вполне жизнеспособна. Впрочем, на сегодняш­ний день эти вопросы нуждаются в дальнейшем изучении. Бесспор­ным является то, что на подготовку реформы повлиял банковский и финансовый кризис конца 1850-х гг., вызванный войной. За годы войны общий дефицит государственного бюджета вырос в шесть раз, более чем наполовину уменьшилась обеспеченность золотом бумаж­ных денег. Известный экономист Л.В. Тенгоборский в 1856 г. подал царю записку, в которой призывал «принять неотложно самые реши­тельные меры к сокращению расходов... ибо в противном случае госу­дарственное банкротство неминуемо». Именно эти обстоятельства толкнули правительство на проведение широкомасштабной и не слишком выгодной как для крестьян, так и для дворян выкупной опе­рации.

Условия воли

Подготовка реформы растянулась почти на пять лет, на протяжении которых во многом изменился облик страны. В самом реформаторс­ком процессе видны три качественных скачка. Первый из них — пере­ход от секретности в разработке реформ к гласности — пришелся на конец 1857 г. Ему предшествовали важные события в общественной и политической жизни.

После московского выступления Александра II в марте 1856 г. весть о грядущих переменах разнеслась по стране и вызвала необы­чайный подъем как страхов, так и надежд русского образованного об­щества. «Крестьянский вопрос поднял все на ноги, все затушил и пог­лотил собою, многие с ума сошли, многие умерли... Нет ни палат, ни дома, ни хижины, где бы днем и ночью не думал, не беспокоился, не робел большой и малый владелец», — писал в столицу симбирский по­мещик. Беспокоиться и робеть было от чего — по словам другого про­винциального дворянина, «свобода крестьян... всех нас разорит, все у нас растащат». Основная масса дворянства была настроена насторо­женно и враждебно. Правительство, понимая это, первое время даже избегало говорить об отмене крепостного права, используя взамен формулировку «улучшение быта помещичьих крестьян».

Но в самом воздухе уже пахло оттепелью, о которой Лев Толстой в 1860 г. в набросках к роману о декабристах напишет: «Как тот француз, который говорил, что тот не жил вовсе, кто не жил в Вели­кую французскую революцию, так и я смею сказать, что, кто не жил в пятьдесят шестом году в России, тот не знает, что такое жизнь». Только русская «революция» начиналась сверху и вполне традицион­ным способом — открытием в январе 1857 г. в Зимнем дворце оче­редного Секретного комитета (коих в предшествующее царствование уже было девять). На втором заседании государственные мужи нико­лаевской эпохи решили, что правительству следует издать для всеоб­щего сведения указ о незыблемости основных законоположений по крестьянскому вопросу, отпечатать его, вставить «в рамочку под стек­ло» и разослать на места, чтобы «успокоить взволнованные умы». Указ не был издан, но император убедился в невозможности решения но­вых задач прежними методами и «кадрами» и усилил нажим на дворя­нство с тем, чтобы оно проявило законодательный почин (в деле, по сути, обездоливания себя самого). Это было непросто.