«Произшествия 1812,13,14 и 15 годов»

История декабризма начинается с роста общественной и особенно мо­лодежной активности в 1810—1811 гг., когда возникают первые объе­динения — офицерские кружки и артели, тайные общества. Перед Отечественной войной 1812 г. это были, например, сообщество офи­церов Кавалергардского полка, «Юношеское собратство» (или «Чока») и «Рыцарство». Для них помимо чисто дружеских и образовательных стремлений, как показала в своем исследовании В.М. Бокова, были характерны смутные, слабо оформленные идеи гражданского служе­ния, патриотической жертвы на благо отечества (причем «жертва» яв­но превалировала над «благом»), поиски сферы приложения сил.

Колоссальный толчок процессу кристаллизации тайных обществ дала «гроза двенадцатого года» и особенно заграничные походы рус­ской армии 1813—1814 гг. Как считают многие исследователи, 1812 г. стал первым совместным действием русской нации, рождавшейся на полях сражений, и привел к пробуждению национального сознания в самых разных его формах — от политических до литературных. Мно­гие из будущих заговорщиков прошли Европу от Москвы до Парижа, участвовали в важнейших событиях, менявших судьбы народов, и, очевидно, первыми из всех поколений русских людей могли почув­ствовать себя подлинными действующими лицами всемирной исто­рии. Знакомство с общественным и политическим строем европей­ских стран (некоторые были лично знакомы и беседовали с француз­скими либералами — Бенжаменом Коистаном и др.), чтение и обсуждение прочитанного сформировали у этой военной молодежи совершенно особое мировоззрение и круг интересов. «Все, что они видели, и все, что они вычитывали из иноземных книг, они прилага­ли к своему отечеству, сравнивали его порядки и предания с загра­ничными» (В.О. Ключевский). Сравнение нередко оказывалось не в пользу России, и тут в действие вступал очень характерный именно для этого поколения деятельный дух, который точно выразил Нико­лай Тургенев, — «нельзя же не делать ничего оттого, что нельзя сде­лать всего!»

На вопрос следователей о том, что внушило ему революци­онный образ мыслей, Павел Пестель ответил: «Произшест­вия 1812, 13, 14, и 15годов... показали столько престолов низверженных, столько царств уничтоженных, столько но­вых учрежденных, столько царей изгнанных, ... столько ре­волюций совершенных, столько переворотов произведенных, что все сии произшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оные производить. К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынеш­ний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Пор­тугалии до России, не исключая ни единого государства, да­же Англии и Турции, сих двух противуположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух Переобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать (fait bouillir les esprites)» (Восстание декабристов. М.-Л., 1927. Т. 4. С. 105).

О том же говорили и другие заговорщики, называя в качестве причин своего мировоззрения то «вольнодумческие и либеральные мысли как господствующее тогда мнение» (С.Г. Волконский), то «трехлетнюю вошгу, освободившую Европу от ига Наполеонова; пос­ледствие оной, введение представительного правления в некоторые государства; сочинения политические..., читаемые с жадностью моло­дежью; дух времени, наконец, обративший умы к наблюдению зако­нов внутреннего устройства государств...» (С.И. Муравьев-Апостол).

«Клокотание умов» подогревалось и печальной картиной россий­ских порядков, основательно подзабытых за военные годы. На роди­не «рабство бесправного большинства русских, жестокое обращение начальников с подчиненными, всякого рода злоупотребления власти, повсюду царствующий произвол — все это возмущало и приводило в негодование образованных русских и их патриотическое чувство» (М.А. Фонвизин). Естественно, «возвратясь в Петербург, могли ли наши либералы удовольствоваться пошлою полковою жизнию и скуч­ными мелочными занятиями и подробностями строевой жизни, кото­рые от них требовали строгие начальники, угождая тем врожденной склонности Александра и братьев его к фрунтомании?». Позднее ис­торики назовут такие настроения тяжелым кризисом невостребован­ности, осознанием ограниченности своих возможностей в строго сос­ловном, крайне зависимом от верховной власти обществе. Ответом стало возникновение новых тайных обществ.

Либеральные разбойники

Самым значительным из них стал образовавшийся в 1816 г. в Петер­бурге Союз спасения. Его основали шесть боевых офицеров, прошед­ших через «произшествия» 1812—1815 гг. Старшему из них, Сергею Трубецкому, было 27 лет, а младшему, Сергею Муравьеву-Апостолу, — всего 19. Вскоре в общество был принят двадцатитрехлетний кавалер­гард Павел Пестель, быстро ставший благодаря острому уму, начитан­ности и ораторскому таланту одним из лидеров. Члены общества, кото­рых насчитывалось около 30 человек, «согласились» в том, что необхо­димо бороться за установление представительной формы правления в виде конституциошюй монархии и освобождение крестьян. Царя необ­ходимо было «принудить» дать стране конституцию. Заговорщики пок­лялись на кресте и Евангелии (отголоски практики масонских лож) до­биться своей цели при смене императоров на престоле — они решили не присягать новому царю до тех пор, пока он не подпишет предложенную ему конституцию. Однако оставалось неясным, как действовать в конк­ретных обстоятельствах, чтобы, с одной стороны, не спровоцировать «ужасы народной революции», с другой — обеспечить выполнение сво­их требований. Об этом шли бурные споры, которые вскоре, под вли­янием известий о польских планах Александра I, перешли в острую фазу — возник так называемый Московский заговор 1817г.

Осенью 1817 г., во время пребывания царского двора и сопро­вождавшей его гвардии в Москве (в связи с закладкой на Воробьевых горах храма в честь войны 1812 г.), среди офицеров распространи­лись слухи о намерениях Александра присоединить к образованному в 1815г. Царству Польскому западнорусские губернии (доставшиеся России в результате разделов Речи Посполитой в 1790-х гг.). Скоро выяснилось, что слухи эти неосновательны, но умы уже успели вскло­котать (поляки в кампании 1812 г. воевали на стороне Наполеона). Многие заговорщики «вскричали, что покушение на жизнь императо­ра есть необходимость», а Иван Якушкин предложил себя в убийцы со словами: «Рок избрал меня в жертвы, сделавшись злодеем, я не дол­жен, не могу жить: совершу удар и застрелюсь». Правда, уже на сле­дующий день мысль о цареубийстве была оставлена. Заговорщики по­няли, что смутившие их слухи ложны, «предположенное злодейство будет бесплодно, ибо тайное общество не имеет еще средств оным вос­пользоваться» (Сергей Муравьев-Апостол). Кроме того, большинство заговорщиков пока еще не свыклись с мыслью о цареубийстве — «кро­ви по совести». Против цареубийства высказался, например, Пес­тель, его поддержал его будущий оппонент Трубецкой.

В Московском заговоре, как в зародыше, уже содержались все ос­новные проблемы и противоречия декабризма — как внутренние, так и внешние. Еще в Петербурге при обсуждении написанного Пестелем ус­тава, «Статута» Союза спасения, во многом копировавшего масонские обряды и клятвы, многие из участников обсуждения отвергли этот до­кумент. Отвергли на том основании, что он «годен разве для разбойни­ков муромских лесов», а не для культурного общества с политическими целями. Предложенные Пестелем строго конспиративный характер ор­ганизации, деление членов общества на «разряды», безоговорочное под­чинение «низших» «высшим», угроза смерти за предательство — все это считалось среди современников «якобинством» (имелся в виду печаль­ный опыт якобинского террора во Франции).