— Почему мы не может открыть им кредитов? — подходит к этому чиновнику Иван Николаевич.

— Каких кредитов? — спрашивает чиновник.

Ему не хочется оторвать сосредоточившуюся мысль от петровского дела, хочется и ответить.

— Да вот, — говорит Иван Николаевич и, прерывая сам себя, вдруг уже другим, оживленным голосом спрашивает: — Николай Васильевич пришел?

Чиновник оставляет петровское дело и в тон отвечает:

— Пришел.

Голос его многозначителен, и Иван Николаевич щурит левый глаз. Чиновник только машет рукой. Подлетает третий и начинает быстро сообщать какую-то новость.

Все четверо взасос слушают.

— Надо самому идти, — говорит Иван Николаевич и уже идет.

— Иван Николаевич, голубчик, — чуть не за фалды хватаю я его, — кончим уж мое-то дело.

Иван Николаевич несколько мгновений смотрит на меня, точно впервые видит меня, и рассеянно говорит чиновнику:

— Послушайте, разберите вы вот с ними… — И Иван Николаевич скрывается в дверях.

— Да чего вы собственно хотите? — спрашивает меня чиновник.

Так как этому господину я еще никогда ничего не говорил, то и начинаю с Адама и дохожу до момента своего стояния перед ним.

Господин слушает, заглядывает в петровское дело, шевелит целую кипу таких же дел, нервно теребит себя за цепочку, закуривает папиросу и, наконец, потеряв, очевидно, всякую нить моего рассказа, говорит, когда я смолкаю:

— Да ведь это в канцелярию министра.

Я смотрю на него во все глаза.

И чиновник в свою очередь уже немного сконфуженно смотрит мне тоже прямо в глаза:

— Вам чего, собственно, надо?

Я в полном отчаянии — начинать опять с начала? Входит неожиданно Иван Николаевич, берет меня под руку и говорит:

— Он вам ничего не поможет. Вся задержка оттого, что смета к нам не препровождена еще.

— Как не препровождена? Да неделю, как уже препровождена!

— Не может быть!

Идем в регистратуру, Иван Николаевич прав.

Я лечу в третий этаж к своему товарищу по выпуску.

— Послушайте, батюшка, — говорю я, — оказывается, вы в счетный отдел сметы не препроводили.

— Как не препроводил? — препроводил.

— Да нет же!

— Что вы мне рассказываете!

Идем в регистратуру. Действительно, не препроводил.

— Куда же я препроводил?

Товарищ берет журнал и внимательно роется сам. Эврика! Он препроводил, но не смету.

— Куда же я смету девал? Я помню, я ее отправил… Черт его знает! Нет сил! — Он бежит к себе, опять роется на своем столе — сметы нет.

— Председатель просит! — заглядывает озабоченно курьер.

Товарищ бросает меня и идет в кабинет председателя…

— Дело Шельдер а у кого? — выходит он озабоченный через несколько минут из кабинета председателя.

— Шельдера, Шельдер?! Дела Шельдера ни у кого нет.

— Оно у Шпажинского, — говорит чей-то голос. Шпажинский сегодня не пришел.

— Зарез полный, — по делу Шельдера требует справки председатель, Шпажинский не пришел, — какая это служба?! Ей-богу, точно гостиница, — несется ворчанье из кабинета моего товарища.

— А удачное сравнение, — затягивается и весело подмигивает мне молодой с вызывающими и смеющимися глазами чиновник-инженер.

Он смолкает, потому что входит мой товарищ и роется в столе Шпажинского. Как на грех, дело Шельдера оказывается запертым в столе, а аккуратный Шпажинский ключ унес.

— Тьфу! — облегчает себя товарищ, — ну, уж это, прямо можно сказать, свинство со стороны Шпажинского: перешел себе на частную службу и даже не сдает дела.

Товарищ уходит в кабинет председателя, а молодой чиновник растолковывает мне:

— Шпажинский уже три месяца молит его выпустить, а они под разными предлогами его держат: ну что ж, потерять место в восемь тысяч?

Я пожимаю в ответ плечами и без мысли выхожу в коридор, а оттуда к двери председательского кабинета, чтобы не пропустить товарища, который там теперь у председателя.

Тут же у дверей в ожидании очереди слоняется с папкой и Иван Николаевич.

— Ну, что? — спрашивает он меня.

— Нет сметы, — развожу я руками.

— И в претензии, батюшка, нельзя быть, — добродушно говорит Иван Николаевич.