Шрифт:
Через минуту он нащупал и сжал ее руку.
– Скажи мне, Джульет, чего еще хочется девушке?
Она покраснела и была рада, что вокруг темно. Но от пива, которым угощал ее Майк, она осмелела.
– Ну… поцелуев. Я могу целоваться вечно, - сболтнула она не подумав.
– Только…
– Только мальчикам нужно другое?
– хрипло спросил отец.
В комнате было так тихо, что она слышала его дыхание и стук сердца.
– Но я не буду, папа. Я знаю, что ты этого не хочешь, и не буду.
Он наклонился и крепко обнял ее.
– Поцелуи нравятся всем, детка. В этом нет ничего плохого. Даже отцы-старики любят поцелуи.
– Ты не старый, папа!
– Ты заставляешь меня чувствовать себя старым, детка. Ты такая свежая, юная и красивая!
Он прижался к ней лицом, и Джульет поцеловала мокрую от слез щеку.
– О, детка!
Он притянул к себе ее голову и поцеловал в губы.
– Такие поцелуи тебе нравятся, да?
– спросил он.
– Видишь, я все знаю о своей Джульет.
Когда он снова потянулся к ней, она раскрыла губы. Все нормально. Это папа.
Даже вспыхнувший у нее внутри огонь не обеспокоил ее. О чем волноваться? Поцелуй мог длиться сколько угодно. Она не боялась.
Джульет позволила себе расслабиться и насладиться восхитительными ощущениями. Когда он поднял ее ночную рубашку и коснулся губами упругой груди, она почти закричала от восторга, но по-прежнему не испытала беспокойства.
Это папа, она в безопасности. Даже когда он исчез в темноте, а потом вернулся, завернутый в простыню, и она ощутила прохладу его обнаженного тела, она не волновалась. Все было в порядке, даже когда она почувствовала толчки твердого стержня.
Это напомнило ей о Филе, бежавшем по лестнице в спущенных брюках. Ее распирал смех.
А потом он раздвинул ей ноги, больно надавив коленом на нежную кожу. Она не надевала трусы под ночную рубашку, и его рука без труда нащупала треугольник редких волос.
Джульет попыталась вырваться, но он не убрал руку, а сунул пальцы внутрь.
Она старалась сжать ноги, оттолкнуть его, но ничего не получалось.
– Папа! Пожалуйста, папа!
– всхлипывала она.
– Пожалуйста, нет!
Его пальцы двигались внутри в поисках преграды. Найдя ее, он удовлетворенно хрюкнул.
Джульет все еще не понимала, что происходит.
– Видишь, папа! Я девственница! Я говорила тебе!
Он поднялся, и Джульет облегченно вздохнула.
Затем он резким движением ввел в нее свой член и надавил на барьер, разрывая плоть.
Джульет пронзительно закричала, но в огромном пустом доме ее никто не мог услышать.
Теперь она поняла, почему к ней заходила мама, всегда становившаяся между дочерью и мужем, ни на минуту не оставляя их одних.
Но было уже слишком поздно.
Джульет проснулась. Засохшая кровь говорила, что это был не сон. Пошевелившись, она почувствовала боль между ногами. Его колено оставило огромный синяк на ее правой ноге.
Джульет поднялась, сдернула с кровати простыню и, закутавшись в нее, спустилась вниз.
Комната отца была пуста, постель не разобрана.
Она нашла его внизу, на софе, громко храпевшего. Рядом с ним на полу стояла бутылка виски.
– Оливер!
Он медленно открыл глаза.
– Рут?
– Мама мертва, Оливер.
– Джульет?
– Я переезжаю, Оливер. Собираюсь снять квартиру.
Он протер глаза.
– Квартиру? А как ты собираешься платить за нее?
– Я? Никак. Заплатишь ты.
Он не смог выдержать ее твердого взгляда, медленно поднялся, как поднимается старый, разбитый человек, и, пошатываясь, пошел за чековой книжкой.
Глава 2
1955
Фредерик Эйтс шел по переполненному залу ресторана, принадлежавшего студии. Когда он проходил мимо, разговор сразу прекращался, и наступала тишина. Небольшого роста, темноволосый, бледный, в безупречном костюме от лондонского портного, Фредерик по-королевски кивал всем, за исключением нерадивых компаньонов, на которых бросал свирепые взгляды.
Рядом с миниатюрным Фредди шестифутовый Николас Пикар казался еще выше. С выгоревшими светлыми волосами и загаром бездельника, проводящего все дни на пляже, Николас выглядел крепким и здоровым, чего нельзя было сказать о хмуром Фредди. Еще большее изумление у рядовых сотрудников студии вызывали футболка и джинсы Ника, в которых он походил на старшеклассника после урока физкультуры. И все, конечно, знали, что Фредди никогда бы не унизился до того, чтобы обедать за чужой счет.