Когда Эйлин сошла с автобуса и спустилась с холма по дороге, ведущей к морю, мысли ее настолько путались, что она уже больше не знала сама, чего хочет.

Джоэль сидел на низкой дамбе. Он вскочил, чтобы поцеловать ее, его лицо засветилось от радости, когда он увидел ее. Конечно, он продолжает любить ее. Но не изменятся ли его чувства, когда он узнает?

— Я ужасно скучал по тебе, — сказал он, обнимая ее. — Я также скучал по Эдинбургу. Ты только вдохни этот опьяняющий аромат морских водорослей и нечистот. Ничего подобного нет в Лондоне. Но почему ты не захотела, чтобы я пришел к тебе домой?

— Мама сказала, что должен прийти мойщик окон, — соврала Эйлин с виноватым видом.

Джоэль проницательно посмотрел на нее, но Эйлин отвернулась и тут же спросила: «Твоей маме лучше?»

— Да, спасибо. Она, бедняжка, перенесла довольно неприятную женскую операцию, но теперь ее заслали фотографировать военные базы в Перу или Парагвае. (Его мать снова была красавицей-шпионкой, и это раздражало Эйлин. Почему он не может быть с ней искренним?)

— Хорошо, — глупо пробормотала она.

— А ты хорошо провела время? Познакомилась ли с юными обителями общежития, которые были выше, умнее и красивее меня?

— С целой дюжиной.

— Я с ними быстро разделаюсь. Немедленно дай мне их имена и адреса.

— Мы просто называли их А, Б и В, — уклончиво сказала Эйлин. Ей не хотелось болтать чепуху, когда она была так расстроена. Глупый разговор влюбленных восхитителен, лишь когда между ними существует глубокая гармония. Но сейчас между ними отсутствовало такое понимание, и Джоэль должен почувствовать это. Она посмотрела на него, как всегда жизнерадостного, пышущего здоровьем, на его блестящие черные волосы, и почувствовала, что горько обидит его, нарушив его веселое настроение.

— Я беременна, — вдруг выпалила она, не столь мужественно, сколько желая защитить себя.

Лицо Джоэля побледнело, и он на минуту закрыл глаза.

— О Боже, не может быть!

— Это правда.

Джоэль отвернулся, как будто не хотел, чтобы она видела его лицо, поднял камень и швырнул его в море.

— Надо же было случиться такой неприятности, — пробормотал он, все еще стоя спиной к ней.

— Неприятности? — с возмущением переспросила Эйлин.

— Да, ты не хочешь этого, и я не хочу. — Он повернулся к ней, и Эйлин, мечтавшая увидеть на его лице выражение радости и нежности, обнаружила лишь смятение.

Он предал ее. Рыдания душили ее, но она сдержала их и смотрела на него сверкающими глазами.

— Ты не ходила в консультацию, — обвиняющим тоном сказал Джоэль.

Эйлин была слишком рассержена, чтобы сказать правду. Почему он не должен страдать так же, как она?

— Ходила, — солгала она, и стыд оттого, что она сказала неправду, разозлил ее еще больше. — Это должно быть случилось раньше. Ты, наверно, был неосторожным.

Джоэль положил руку ей на плечо, но она увернулась.

— Ах ты, мой бедный маленький гранатик, — сказал он добрым голосом, но для Эйлин это прозвучало оскорбительно и покровительственно.

— Для тебя все очень хорошо, — бросила она, вспомнив избитое выражение. Джоэль смотрел на нее с обидой и изумлением. Он никогда прежде не видел Эйлин сердитой.

— Послушай, милая, — начал он спокойным голосом, но она с яростью прервала его.

— Не говори ничего.

— А что ты ожидаешь, чтобы я сказал? Что я готов сделать из тебя честную женщину? Да, конечно, я готов. Если ты этого хочешь.

Это была последняя соломинка. Пока в Эйлин вскипали слезы бешенства, он продолжал: «Нет, я сделаю это более галантно. Мадам, я так долго скрывал в своей груди страсть к вам. Позвольте предложить вам свою руку, свое сердце, свое имя, всего себя».

Эйлин изо всех сил дала ему пощечину свободной рукой и заорала так, как никогда и ни на кого прежде:

— Ненавижу тебя! Ты гнусная дрянь! Как ты можешь быть таким отвратительным и бесчувственным? Из меня не нужно делать честную женщину. Я бы не вышла за тебя замуж, даже если бы ты был последним мужчиной на свете. Я больше никогда не желаю тебя видеть!

Она вся была в состоянии страшного гнева, истерики и почти не осознавала, что говорит. Она никогда никого не била раньше и никогда ни на кого не кричала. А теперь, начав, она не могла остановиться.

Она забыла его веселость и щедрость, и нежность, когда она болела, а помнила только, когда он заставлял ее ждать, когда уехал в Авьенмор без нее, подвел ее во время каникул, тащил ее на прогулки, когда она была усталой, грубил ее родителям. А теперь, когда она нуждалась в утешении и защите даже больше, чем в любви, он просто отверг ее. Как он смел строить из себя клоуна в такую минуту?