Но Гей не устроила сцену, не стала звать бабулю или убегать от Джоэля, когда он посадил ее к себе на колени для того, чтобы раздеть. Вместо этого она погладила его по лицу и проворковала:

— Джо — хороший.

Вероломная маленькая дрянь, — мстительно подумала Эйлин.

Она слышала, как из ванной доносятся звуки веселья, и наконец, оба вернулись оттуда в прекрасном расположении духа. Эйлин сцепила зубы. Она не стала рисковать, предлагая Гей вытереть ее, спеть ей песенку о трех маленьких котятах и уложить ее спать.

— Поцелуй мамочку и пожелай ей спокойной ночи, — сказал Джоэль, подталкивая к ней благоухающее розовое создание.

— Доброй ночи, милая, увидимся утром, — небрежно сказала Эйлин. Чтобы расслабиться, она встала и начала мыть посуду после чая с преувеличенным шумом, думая с горечью: «Что он знает о кормлениях через каждые четыре часа и о пеленках, об утомительных прогулках, когда толкаешь перед собой коляску, о сценах, которые постоянно устраивает ребенок? Для него все одна забава. Что он знает о поездках на работу в переполненном автобусе, о невозможности вести веселую светскую жизнь? Что он знает о моей борьбе и болезненных решениях? Он все еще безответственный студент.»

Джоэль, уложив Гей, вернулся в комнату с самодовольным видом. Он встал у камина, улыбаясь широкой улыбкой.

— Мне понравилась малышка.

— Хм! — презрительно фыркнула Эйлин.

— Хотя это несколько утомительно.

— Что ты этим хочешь сказать?

Джоэль взглянул на ее застывшее лицо и сделал еще одну попытку завязать разговор.

— Симпатичное местечко ты выбрала. Кому принадлежит этот дом?

— Друзьям моих родителей, — кратко ответила Эйлин, думая о долгой прогулке в Гордон, возне с огнем, и о том, где высушить мокрую одежду Гей.

— О Боже, — воскликнула она. — Я забыла принести с улицы постиранное белье.

— Я помогу, — предложил Джоэль.

— Я сама. Ты не знаешь, где оно висит.

Эйлин поспешила в темный сад, поскользнулась на ступеньках и стала снимать мокрые вещи с веревок. Простыня ударила ее по лицу. Эйлин вздрогнула и, выругавшись, открепила ее, сняла пижаму Гей и побежала обратно в дом.

— Ты похожа на фурию, — засмеялся Джоэль.

— Я и чувствую себя такой. Эти вещи кажутся более мокрыми, чем когда я развешивала их.

— Гей все еще мочится в кроватку?

— Прошлой ночью — да.

Она не стала объяснять, что дома такие случаи крайне редки.

— Дай мне белье. Я развешу его своими сильными руками хирурга.

Эйлин сдалась и начала отогревать мокрые руки у огня.

— Где мне развесить их?

— В бельевой, самой первой комнате. Остальное белье, наверное, уже высохло.

Вернувшись, Джоэль сел на стул у камина, задумчиво посмотрел на Эйлин и сказал:

— Давай поговорим.

— О чем?

— О кораблях и башмаках, и сургуче — о тебе.

— Что обо мне?

— О том, что мне хотелось бы знать.

Начался злополучный разговор. Теперь Эйлин могла расквитаться с ним и говорить холодным и деловым тоном, как она планировала. И она кратко рассказала Джоэлю, что окончила курсы секретарей и теперь работает в офисе, а ее мать заботится о Гей, но теперь она (Эйлин) решила взять воспитание дочери в свои руки. Она нашла себе квартиру и ясли. Это было не совсем так, но Эйлин хотела показать, что она в состоянии сама планировать свою жизнь, совершенно ни в ком не нуждаясь.

Она не стала ему рассказывать о своих вечерних занятиях, о том, что она учится сейчас на декоратора, о том, что ее мать предложила удочерить девочку, и о ее преданности внучке, о горькой войне, идущей между ними за право воспитывать Гей, о том, что Эйлин живет в своем узком кругу, не зная мужского общества.

— Ну и компетентный же ты цыпленок, — с восхищением пробормотал Джоэль.

Эйлин оставила комплимент без внимания.

— Ты счастлива? — спросил, наконец, Джоэль.

— Счастлива? — фыркнула Эйлин.

— Извини. Глупый вопрос. Я хотел спросить, ты сожалеешь..?

— Что родила Гей? — На это у Эйлин был заранее приготовлен ответ: «Нет, я не жалею. Многие одинокие женщины имеют детей. Просто надо быть в курсе опасностей, которые подстерегают тебя».

Как неестественно прозвучали ее слова!

— Давай лучше поедим, — сказала Эйлин.

Джоэль молча съел яичницу с ветчиной, а затем спросил:

— Не хочешь ли спросить обо мне?

— Не очень. Твоя жизнь теперь не имеет ничего общего с моей.