Шрифт:
Итак, третий сон героини, "конный сон", ее погоня. Но конь неуловим и неостановим. Даже "стоглавый храм" на пути ему не преграда: он "громом взгремел в алтарь", опрокинул престол и тут же — "как в землю сгас".
Она, покинутая, остается в храме и хочет предать себя в руки Бога: единственное, что может еще сделать. Но и этого не дозволяет ее огненный повелитель: в момент ее молитвы он, вновь молниеносно возникший, конской пятой встает ей на грудь… Отнял последнее — Бога и веру. И исчез.
Очнувшись от этого сна, она попадает в другой: ей видится в тумане какая-то бабка, уткнувшая нос "в густое облако котла", и
…стаканом прикрытый штоф. Отставит — опять пригубит. — Какой ж это сон мой? — А сон таков: Твой Ангел тебя не любит.Кто отвечает на ее вопрос? Сама ли она? Бабка ли, смахивающая на колдунью, а также на ведьму — Венеру из "Каменного Ангела", где Ангел ведь тоже поначалу не любит Аврору?.. [50]
50
Этот эпизод также в дальнейшем был снят Цветаевой.
Дело, однако, в другом. С этой роковой фразы начинает стремительно раскручиваться натянутая до предела пружина поэмы.
Не любит! — Не надо мне женских кос! Не любит! — Не надо мне красных бус! Не любит! — Так я на коня вздымусь! Не любит! — Вздымусь — до неба!В этих строках слились, сошлись все фокусы поэмы, все ее смыслы и планы — жизненные, поэтические, философские.
Огненный всадник не любит героиню, ибо она пребывает не в его, а в своем "измерении". Она — земная женщина — только покоряется, только жертвует. Ему же одного повиновения мало; ему нужен поступок, действие, а это может осуществиться лишь в его мире, на его высотах. И она наконец поняла его.
Теперь героиня поэмы знает, что ей делать:
На белом коне впереди полков Вперед — под серебряный гром подков! Посмотрим, посмотрим, в бою каков Гордец на коне на красном!"И амазонкой мчаться в бой" — как мечтала юная Цветаева ("Молитва", 1909 г.).
Но бой неравен: один за другим полки, устремившиеся за всадницей на белом коне, срываются в ров, — не символ ли гибели белой армии? Если и так, то это лишь мгновенная "игра ума". Все дело в ней, в ней одной, героине, — которая, наконец, обрела смертоносную любовь своего огненного владыки.
…И входит, и входит, стальным копьем Под самую грудь — луч. И шепот: Такой я тебя желал! И ропот: Такой я тебя — избрал, Дитя моей страсти — сестра — брат — Невеста во льду — лат! Моя и ничья — до конца лет. Я, руки воздев: Свет! — Пребудешь? Не будешь ничья, — нет? Я, рану зажав: — Нет.Отрекшаяся от земной любви женщина — воительница — амазонка с выжженным сердцем — Поэт, а не поэтесса.
И — финал, смыкающийся с прологом, — эпилог:
Не Муза, не Муза, — не бренные узы Родства, — не твои путы, О Дружба! — Не женской рукой, — лютой Затянут на мне — Узел. Сей страшен союз. — В черноте рва Лежу — а Восход светел. О кто невесомых моих два Крыла за плечом — Взвесил? Немой соглядай Живых бурь — Лежу — и слежу Тени. Доколе меня Не умчит в лазурь На красном коне — Мой Гений!Гений — палач тела и освободитель духа — вот кто этот огненный всадник, оседлавший красного коня. Гений поэтического вдохновения, мужское воплощение Музы… (Примечательно, что имя коня: Пегас — ни разу не названо.) Единственное божество, которому подвластен поэт.
Высоты, на которых обитает Гений поэзии, — это не рай, не царство небесное. Это — небо поэта, которое Цветаева много позже так и назовет в статье "Искусство при свете совести": "третье царство, первое от земли небо, вторая земля. Между небом духа и адом рода искусство — чистилище, из которого никто не хочет в рай". Цветаевский всадник на красном коне — олицетворение этого "чистилища". В таком взгляде на искусство поэт-романтик Цветаева во многом следует мифологической версии древних. Согласно этой версии, поэтическое творчество, чье орудие — Слово, Глагол, — преображая человеческое в божественное и наоборот, соединяет эти два мира. Об этом, в частности, написан знаменитый
"Пророк" Пушкина. Цветаевский "Красный Конь" — в какой-то мере "потомок" пушкинского "Пророка".
Поэма "На Красном Коне" — одновременно итог и предтеча. В ней скрещиваются прошлое, настоящее и будущее творчества Цветаевой. О, в каком еще поэтическом детстве пронзила ее душу эта огненная стрела, когда в шестнадцать лет Марина Цветаева, бредившая революцией, мечтала "как искры сгореть — на лету!" А когда ей еще не исполнилось двадцати одного, — в безыскусных, наивных стихах предвосхитила тему "Красного Коня":