Что же касается самого Дольникера, то он впервые получал удовлетворение от своего пребывания в Эйн Камоним. Далее события развивались без его инициативы.

Это случилось на исходе субботы за «общим столом» в трактире. Событие это прошло почти незамеченным, ибо лишь немногие в зале поняли сущность происходящего. Сапожник Гурвиц, сидящий рядом с Дольникером, обратился посреди трапезы к своему соседу и завязал с ним живую беседу. Надо отметить, что это был первый случай, когда житель деревни (помимо близнецов) захотел поговорить со странным гостем.

— Господин инженер, — сказал сапожник, — моя земля находится очень далеко от деревни.

— Действительно?

— Так дайте мне телегу.

Дочь сапожника, та самая маленькая блондинка, что сидела рядом с господином опекуном, пыталась толкнуть отца, но он рявкнул на нее, чтоб она замолчала:

— Отстань от меня, Двора, я старше цирюльника, и с ногой у меня не в порядке. Господи, как было бы хорошо, если б мне не пришлось ходить пешком несколько дней.

— Я охотно бы удовлетворил вашу просьбу, господа, — оправдывался Дольникер, — но что я могу сделать — ведь у вас, господин Гурвиц, нет общественной функции в деревне! Право на пользование транспортом принадлежит старосте, и поскольку в настоящее время цирюльник составляет списки товаров, то и транспорт находится в его распоряжении.

— Я не понимаю, — вскипел сапожник, — почему телега положена этому типу, самому глупому во всей деревне?

— Ибо он — староста, господа.

— А если я буду старостой или черт знает кем, так я смогу ездить в телеге?

— Без всякого сомнения.

— Ну, это можно уладить. Цирюльник — мой друг, — вздохнул Цемах Гурвиц, встал и заковылял к Хасидову.

— Залман, — сказал он, дружески похлопав цирюльника по плечу, — знаешь что? Я забираю у тебя ведение списков для «Тнувы». Это несправедливо, когда все вешают на одного…

— Слава Богу! — вздохнул цирюльник с облегчением, как будто камень у него с души свалился, но вдруг выкрикнул «Оооой!» и с кислой миной потер под столом ушибленную лодыжку.

— Залман хочет сказать, — заявила супруга цирюльника, — что ты, Цемах, слишком занят для этого и не умеешь читать и писать и ты не очень де-факто, понимаешь.

— Женщина, — прохрипел Гурвиц, — не тебя я спрашиваю, а Залмана!

— Я думаю, — вздохнул Залман, — что пока оставим как есть.

Сапожник сел и похлопал цирюльника по плечу, на этот раз с отвращением.

Он вернулся на свое место и с обидой сказал:

— Маленький цирюльник стал большой сволочью.

— Ясно, — сказал Дольникер, — ведь он староста.

* * *

Этот вечер запомнился Дольникеру замечательными событиями. Он набил брюхо всякими запрещенными ему вещами, начиная со шкварок и кончая кислой капустой. Он выпил также и водки, дойдя до состояния легкого подпития, и боли в побитом теле как не бывало. Он беседовал со множеством крестьян почти на равных, и сердце его переполнялось чувством благодарности. Сам трактирщик поздравил его с замечательной идеей насчет телеги и выразил мнение, что это свидетельствует о добром сердце Дольникера.

— Вы меня еще просто не знаете, — ответил ему несколько обиженный Дольникер, — я занимаюсь общественной деятельностью с ранней юности.

К тому же в тот вечер Дольникер договорился о первой встрече с Малкой. Собственно говоря, акция была достаточно односторонней. После обильной трапезы женщина подошла к нему и шепнула, что после полуночи будет ждать его в шалаше в конце сада.

— Зачем? — пробормотал политик. — Зачем вы будете меня ждать, госпожа?

Малка улыбнулась, понимая вечные мужские шутки, и предъявила политику два ряда сверкающих зубов.

— Принесите одеяло, — прошептала она, — только не спускайтесь по лестнице, иначе вы разбудите этого сумасшедшего…

Лишь сейчас дошел до политика весь смысл волнительной ситуации.

Обрывки странных мыслей копошились в его голове один за другим.

— Но ведь если я не спущусь по лестнице, — возник спасительный вопрос, — то как же я вообще спущусь?

— Я должна вас учить, господин Дольникер? Один Бог знает, сколько у вас женщин было.

— Ха-ха, — засмеялся Дольникер, — да, было дело…

* * *

Странное, опьяняющее, напряженное чувство сопровождало политика, не оставляя его и в постели. Он лежал с закрытыми глазами и даже не пробовал заснуть. Время от времени он в нетерпении смотрел на часы, считал минуты, ибо более всего ему хотелось перекинуться словом с каким-нибудь живым существом. Подобно заядлому курильщику, Дольникер был способен сбросить напряжение при помощи нескольких затяжек — то есть нескольких слов, даже в самой краткой речи. На его счастье, в комнате в этот поздний час находился пастух Миха, и Дольникер решил использовать эту возможность.