Характеризуя значение этих публикаций, А.С. Черняев пишет: «Со знаменитых статей Ципко (консультант Международного отдела, между прочим) полным ходом развернулся демонтаж ленинизма, во всяком случае, марксизма — ленинизма» [1630] . 3 апреля 1989 г. он записал: «Прочитал в № 5 «Коммуниста» статью некоего Панарина «Диалектика гуманизма». Это — отмена марксизма — ленинизма как идеологии!» [1631] .

К концу 80 — х годов авторитет К. Маркса был поколеблен настолько, что теперь особое звучание приобрёл анекдот, который родился намного раньше: «Бабушка, кто такой Карл Маркс?». — «Экономист». — «Как тётя Циля?». — «Нет, тётя Циля — старший экономист».

В результате этого в 1988–1989 гг. начинается охаивание революции. И хотя в революционном движении было много чёрных сторон, однако главный смысл всех этих писаний сводился не к тому, чтобы создать многоцветную картину, а к тому, чтобы дискредитировать саму идею революционной борьбы.

«Что это было: «объективная логика» или «замысел»? — задаётся вопросом А.С. Черняев и отвечает. — И то, и другое»… «Пойду далеко», — говорил мне не раз Горбачёв. Но идти надо было значительно быстрее» [1632] .

Продолжая эту же мысль, А.С. Черняев пишет: «Вообще закралось у меня тогда подозрение: может, он сознательно вёл дело к идейно — психологическому развалу в обществе, видел пользу от сумятицы в мозгах» [1633] .

И далее: «Кстати, перед новым годом по ТВ выступил Гавриил Попов. Сказал он примерно следующее: в 1989 году возникшие уже тенденции будут набирать силу. Объективная логика, а может быть, и замысел Горбачёва, предположил он, состоит в том, чтобы дать 70 — летнему режиму распасться, и только тогда общество «из чувства самосохранения» начнёт создавать себя заново, опровергая любые догмы прошлого, будь они даже самые что ни на есть ленинские» [1634] .

О том, что «архитекторы» перестройки имели своей целью не создание условий для идеологического плюрализма, а идеологическое перевооружение советского общества, свидетельствует изменение отношения государства к Церкви.

Можно было бы понять, если бы оно сняло прежние ограничения и допустило свободное существование религиозных конфессий. Тогда речь действительно бы шла о переходе к идеологическому плюрализму. Однако мы видим совершенно другую картину. От борьбы с религией руководство КПСС переходит к её поддержке.

Как утверждал председатель Совета по делам религии К.М. Харчев, с 1984 — го по 1988 г. количество православных храмов увеличилось с 4500 до 7000. Иначе говоря, за четыре года под его руководством Церкви было возвращено около 2500 храмов [1635] . А.Н. Яковлев сообщал, что всего за это время различным конфессиям на территории Советского Союза было возвращено около 4000 культовых зданий (костёлов, мечетей, синагог, церквей) [1636] .

29 апреля 1988 г. произошло событие, которое демонстрировалось по телевидению, о котором сообщала пресса, но на которое многие не обратили серьёзного внимания:

М.С. Горбачёв принял патриарха и членов Синода Русской православной церкви [1637] . Главный вопрос, который обсуждался во время этой встречи — это вопрос о праздновании 1000 — летия крещения Руси.

По свидетельству А.С. Черняева, в 1987 г. М.С. Горбачёв «дважды» «публично» заявлял, что мы «будем отмечать 1000 — летие крещения Руси» [1638] . Выступая в июне 1988 г. на форуме мировой общественности, Михаил Сергеевич снова заявил: «Через два — три дня мы будем отмечать тысячелетие крещения на Руси» [1639] .

Обратите внимание. Генеральный секретарь ЦК КПСС говорит: «…мы будем отмечать». Мы, т. е. вся страна, в том числе и КПСС, а не только православная Церковь.

В связи с этим обращают на себя внимание следующие слова из названного выступления генсека. Подчеркнув, что советская страна стремится к миру, он заявил: «Мы будем продолжать молиться за то, чтобы этот день наступил» [1640] .

А пока Михаил Сергеевич «продолжал молиться», спешно разрабатывался проект закона о печати. К концу лета 1988 г. он был готов и в сентябре рассмотрен на заседании Секретариата ЦК КПСС. Проект предусматривал отказ государства и партии от монополии на издательскую деятельность, отмену предварительной цензуры [1641] . По существу это означало отказ партии от монополии на идеологию.

13 октября 1988 г., не дожидаясь, когда завершится борьба вокруг закона о печати, ТАСС сообщил, что в СССР в свободную продажу могут поступать иностранные газеты, правда, пока в ограниченном количестве [1642] .

«Цензура, — вспоминал С.П. Залыгин, — ещё года два или три после моего прихода в «Новый мир» (т. е. до лета 1988 — лета 1989 гг. — А.О.) действовала вовсю. В Главлите подписывался каждый номер… Почти на каждую редколлегию к нам приходили двое мужиков: из горкома, из райкома КПСС… После заходили ко мне в кабинет, делились впечатлениями… Бывал и представитель КГБ. Один раз заходил ко мне… а вот к ответственному секретарю Резниченко заходил каждый месяц и беседовал подолгу» [1643] .