– Я завтра утром уплываю в Саутгемптон, – сказал я, – однако нельзя ли мне пригласить вас пообедать со мной нынче вечером? – вдруг мне удастся уговорить вас вычеркнуть мое имя из черного списка Отдела интервью?

Я сижу и пишу все это, ожидая, когда можно будет пойти в ее отель, чтобы встретиться с нею. Хрупкость подобных мгновений ужасает меня. Если бы я не лишился паспорта. Если бы ее отец не разбил машину и не сломал ногу. Если бы она не пришла в консульство именно в тот час... Мы видим впереди лишь пустоту, вакуум и только брошенный вспять взгляд показывает нам полную наобумность, случайность возникновения таких переменяющих всю нашу жизнь встреч.

[Апрель]

«Гаруджа». Судно французское, команда португальская. Половина кают пустует. Я написал мои три статьи для «Грэфик» и, в виде дополнения, рассказ о посещении ателье Пикассо, который, я уверен, Уоллас куда-нибудь да пристроит. Утро провел на палубе – расхаживал по ней, пытаясь собраться с мыслями и привести их в порядок, придать хоть какую-то форму и связность моему ближайшему будущему.

Обед с Фрейей прошел хорошо, я многое о ней узнал. Отец ее вдов, живет с братом Фрейи в Чешире. Раз в год она отправляется вместе с отцом отдыхать. Больше всего им нравятся Германия и Австрия, однако из-за теперешней политической ситуации[79] она туда ехать не захотела – отсюда и злополучное путешествие в Португалию. Фрейя – женщина убеждений куда более левых, нежели мои, и я, поняв вдруг, насколько отдалился от политики, ощущаю неопределенный стыд за мое безразличие и апатию. Ей двадцать один, в Би-би-си она работает уже два года. Хочет стать самостоятельным продюсером программ – «Что в этой конторе очень не просто, уверяю вас». По некоторым предметам, которые мы затрагивали, она со мной решительно не согласна. Пикассо – «шарлатан»; Вирджиния Вулф – «величайшая из наших живых писателей»; Мосли – «наше национальное бедствие». Я проводил ее до отеля и, когда мы пожелали друг дружке спокойной ночи, она с силой потрясла мою руку. Я спросил, смогу ли увидеться с нею в Лондоне, и Фрейя дала мне адрес – она живет в Чизике, в подобии меблированных комнат, вместе с еще восемью молодыми незамужними женщинами. Ей известно, что я женат, что у меня ребенок. Я дал ей мою визитную карточку, она прочитала адрес: «Торп-Кастрингэм... Похоже, это где-то очень далеко». Я сказал, что подыскиваю квартиру в Лондоне.

– Вы читали хотя бы одну из моих книг? – спросил я ее в какое-то из мгновений того вечера.

– Нет.

– Так почему же вам захотелось пригласить меня в программу?

– Не знаю. Кто-то прочитал написанную вами статью. Думаю, меня заинтриговала ваша фамилия.

Не самая многообещающая основа для отношений, но я целиком и полностью захвачен этой женщиной. Фрейя. Фрейя. Фрейя.

Вторник, 15 мая

Снова в Челси. Только что внес трехмесячную плату за маленькую скудно обставленную квартирку на Дрейкотт-авеню. Пристойных размеров гостиная, которая может заодно исполнять роль моего кабинета, махонькая спальня, уборная (ванна отсутствует) и узкая кухня, камбуз камбузом, с раскладным столом. Придется прикупить кой-какую мебель – кровать (односпальную – двойная не влезет), софу и всякие там кастрюли со сковородками. Надо мной проживает средних лет полячка, белошвейка, а подо мной – двое государственных служащих, состоящих, подозреваю, в «гармонических» отношениях. Улица мрачно безлика, все держатся особняком. Думаю, для моей новой жизни она окажется местом идеальным.

Фрейя любит балет, поэтому в прошлую пятницу мы ходили смотреть «Жизель». Во всем, что касается танца, я откровенный неуч (интересно, почему? любое другое искусство меня зачаровывает), тем не менее я получил настоящее наслаждение – полагаю, перед грацией, изяществом и чарующей музыкой устоять трудно. После, в ресторане, Фрейя порасспросила меня и мое невежество ее напугало. «А если я заявлю, что не интересуюсь искусством или литературой? – сказала она. – Что вы тогда обо мне подумаете?». Я с радостью признал свое поражение.

Помимо прочего, я открыл новый банковский счет, на который Уоллас станет перечислять все мои литературные заработки. Элтред выплачивает нам – Лотти – годовое пособие в 300 фунтов, которых должно вполне хватать на нашу норфолкскую жизнь. Я сказал Лотти, что собираюсь проводить в Лондоне «много больше, значительно больше» времени, она против этого особенно не возражала – единственное ее условие состоит в том, чтобы по уик-эндам я был дома. Я воспользовался этой ее самоудовлетворенностью, чтобы тишком перетаскать на Дрейкотт-авеню большую часть моих книг и картин – не думаю, что она это заметила. Уоллас продал мою «Встречу с Пикассо» журналу «Лайф» за 200 долларов.

[Май]

Осторожно и неспешно ухаживаю за Фрейей. Дотошно просчитываю наперед проводимое с нею время, всегда заранее договариваюсь о встрече, не оставляя ничего на волю случая. Она с удовольствием обедает в ресторанах и пьет наравне со мной. До поры до времени, я избегаю обычных моих пристанищ, а потому – никаких "Кафе Ройял", «Плюща», «Превиталиса», – мне не хочется давать повод для сплетен. Мы ходим по кинематографам, картинным галереям, в театры, на балет. На прошлой неделе зашли перед спектаклем выпить на Дрейкотт-авеню, квартира ей очень понравилась. В Би-би-си есть один «молодой человек», который неравнодушен к ней, не думаю, впрочем, что он способен составить мне конкуренцию.

Пятница, 8 июня

Вчера один из начальников Фрейи по Отделу интервью, устроил коктейль, и она пригласила меня с собой. Переоделась на Дрейкотт (приобретя в темно-синем креповом платье и туфлях на высоких каблуках вид неожиданно изысканный), и мы поехали на такси в Хайгейт, в его дом. Его зовут Тервилл Стивенс – лет сорока, но с копной совершенно белых волос. Вечер стоял теплый, гости высыпали в парк. По какой-то причине, выпитое ударило мне в голову (перед появлением Фрейи я, чтобы поуспокоить нервы, тяпнул чистого джина) и я, пытаясь протрезветь, прохаживался в одиночестве по парку. И вот, стоя ласковой летней ночью посреди английского парка, я ощутил, как все мое тело омывает волна чистейшего благополучия. Трепетный поток счастья и благожелательности пронизывал меня. Я оглянулся и увидел, что Фрейя смотрит на меня через лужайку. Это любовь. Это то, что любовь способна с нами сделать. И глядя друг на друга, мы сказали друг другу все – одними глазами. Потом Тервилл окликнул Фрейю, и она отвернулась.

Я побрел, как автомат, к другой группе людей, мне показалось, что я заметил в ней Томми Битти. И со смутным испугом увидел среди них Лэнд. Мы поговорили, довольно дружелюбно: она сказала, что собирается на следующих выборах баллотироваться в Парламент. Спросила о Лотти и Лайонеле, о том, что я сейчас пишу, ну и так далее, я в свой черед расспрашивал ее о других Фодергиллах. Странно было, после такой близости, ощущать веющий между нами холодок. Думаю, если ты просишь руки женщины, а она тебя отвергает, отношения ваши уже никогда не смогут стать прежними – слишком велик нанесенный им ущерб: любой человек способен сносить неприятие лишь до определенных пределов. Потом, пока мы разговаривали, подошла Фрейя, и я представил их друг дружке. В таких ситуациях скрыть ничего не возможно: не знаю, какие тут передаются сигналы, – вероятно, это что-то такое, к чему женщины чувствительны более мужчин, – но я мгновенно понял, что (а) Лэнд знает о моих чувствах к Фрейе, и (б) Фрейя знает, что Лэнд была когда-то моей любовницей. Трехсторонний разговор получился очень неловким, натянутым, и мы разошлись так скоро, как позволила вежливость.