Шрифт:
Глава двадцать четвёртая
Горе побежденным!
Очнувшись, я увидел над собой ветку. К ветке было приспособлено гнездо, а вокруг суетились его хозяева: пара ткачиков. Меня птички совершенно не опасались. Будто знали, что я связан. А связан я был качественно. Не пошевельнуться, хоть руки и ноги не затекли. Болел затылок. Надо полагать, там изрядная шишка. Однако серьезных повреждений организма я не ощущал. Еще я обнаружил, что меня поили какой-то дрянью: ее терпкий соленый вкус, очень похожий на вкус крови, уверенно доминировал у меня во рту.
Ткачики вспорхнули. Надо мной возникла свирепая раскрашенная рожа. Рожа осклабилась. Зубы у урода были зачернены. Зато вокруг рта имелись белые концентрические кольца числом три штуки. Урод ухватил меня за челюсть, отжал ее вниз и влил мне в рот еще одну порцию терпкой дряни. Да, похоже, кровь. С еще какой-то гадостью. Ничего, мой организм справится. А брезгливостью я не страдаю. Особенно в такой ситуации.
Меня подняли и поставили на ноги. Два черных размалеванных парня, несомненно, близкие родственники Стручка.
Еще двое размалеванных переминались за спиной у пятого аборигена. Последний раскрашен не был, что, однако, не делало его симпатичнее. В своей компании он, судя по всему, был самым авторитетным. Его тощую шею обременяло ожерелье из грубо обработанного нефрита и деревянный кулончик с мерзкой рожей. Если это портрет его возлюбленной, я ему сочувствую. Впрочем, и ей тоже.
Оказалось, однако, что сочувствовать нужно мне самому.
— Ты сильный, — на языке соплеменников Буйвола произнес мужик с кулончиком. — На вид не скажешь. Я съем твою печень.
Вероятно, мне следовало сказать: не ешь меня, макака, я тебе еще пригожусь.
Но я промолчал.
— Сердце твое я тоже съем, — поставил меня в известность туземный господин.
— Не советую, — ответил я ему на языке Стручка.
— Ты знаешь речь людей! — изумился любитель субпродуктов из человечины.
— Я знаю много языков, — честно признался я. — Хочу тебя предупредить: не ешь мое сердце.
— Почему? — быстро спросил абориген на языке Буйвола.
— Мое сердце принадлежит великому духу. Он рассердится и съест тебя изнутри.
— О-о-о! — воскликнул чернозубый красавчик. Глазки его замаслились, и я понял, что моя фантазия не пойдет мне впрок. Хитрый дядька уже придумал, кому он скормит мое славное сердечко.
— А печень есть можно? — деловито поинтересовался каннибал.
— Печень — можно, — разрешил я. — Она принадлежит лично мне, и жидкость смерти, пропитавшая ее, не может повредить настоящему храбрецу. Ты ведь настоящий храбрец, верно?
— Я очень храбр! — подтвердил любитель субпродуктов. Но определенную слабину в его заявлении я почувствовал вполне отчетливо.
— Тогда хорошо, — одобрил я. — Тот, кто хоть однажды испытал страх, отведав моей печени, утратит рассудок и до конца жизни будет грызть собственное тело. Это не очень страшно, — успокоил я своего собеседника. — Ведь жизнь эта будет совсем недолгой. Но ты, не ведающий страха, съешь мою печень и сам станешь силен, как леопард. Ну давай, начинай! — произнес я нетерпеливо. — Убей меня поскорее!
— Ты хочешь умереть? — Любитель субпродуктов с подозрением уставился на меня.
— Хочу, — подтвердил я.
— Почему? — Подозрения престарелого каннибала возросли.
— Этого я тебе не скажу.
— Тогда я тебя не убью! — прибег к шантажу мой собеседник.
— Если я скажу тебе, ты клянешься, что не испугаешься и убьешь меня?
— Я не знаю страха! — воскликнул мой собеседник. Однако, судя по ручонкам, суетливо тискавшим деревянный кулон, храбрость его была отнюдь не беспредельна.
— Хорошо, — согласился я. — Знай, храбрый человек, я сам — великий дух, заточенный в это нелепое тело. Мой враг запер меня в нем и сделал так, что убить меня нелегко. Но ты можешь меня убить. Хотя бы попробовать. Когда я освобожусь, я щедро отблагодарю тебя!
— Какова же будет твоя благодарность? — оживился мой собеседник.
— Я тебя не убью.
— Разве это благодарность?
— Конечно. Ведь я — дух смерти. Я умею убивать взглядом и прикосновением, ночью и днем, вблизи и на расстоянии, коснувшись следа и отбросив тень. Я умею убивать водой и огнем, болью и очень большой болью. Я могу насыпать песок в твои суставы и поселить жгучих червей в твоем животе. Я могу наслать муравьев, которые облепят тебя, спящего, и съедят живьем. А могу приказать ядовитой змее влезть тебе в задний проход и…
— Довольно, довольно! — воскликнул чернокожий образец мужества.
— Довольно так довольно, — согласился я. — Теперь ты видишь, что сохранить тебе жизнь — это большая милость.
— Вижу, вижу, — согласился любитель субпродуктов.
— А теперь убей меня побыстрее! — потребовал я. — Ведь в этом слабом теле я лишен всех этих замечательных умений и уже изнываю от нетерпения!
Но мой собеседник уже сделал выводы из моих слов.
— Сторожите его получше! — на языке Стручка гаркнул мой собеседник. — Дайте ему воды и еды, только не развязывайте! — И чесанул с полянки, сверкая грязными пятками.
Надо полагать, побежал консультироваться с руководством.
Размалеванные парни в точности выполнили указание. Напоили меня и накормили какой-то безвкусной кашей. И оставили в покое — чтобы я мог как следует обдумать, каким образом обратить незрелые умы туземцев на путь моего освобождения.
К сожалению, следующий субъект, с которым мне пришлось общаться, оказался не только менее доверчивым и более проницательным. Субъектом этим оказался тот самый «главный шаман», родственник Стручка, обладатель «третьего глаза» и многих полезных в хозяйстве и общении навыков, позволивших ему с ходу развалить мою бутафорию. Увы.
Глава двадцать пятая
Пещерная тюрьма
Был ли у шамана «третий глаз», Гриве пока установить не удалось. На шамане была маска. Довольно искусно вырезанная раскрашенная деревянная маска… неандертальца.
— Река, — сказал шаман. — Ты — с Белой Реки.
Голос у шамана был звучный. Розоватые губы двигались внутри дырки, изображавшей широкий, обрамленный приклеенной светло-коричневой шерстью «неандертальский» рот.
Шаман сделал свой вывод, изучив оружие Артёма. После того как попытка покопаться у Гривы в голове не удалась.
— Хорошая пища, — сказал шаман. — Хорошая земля для вождя чужих желаний. Но ты рожден на другой земле.
— Ты — тоже, — сказал Грива.
Он не видел лица шамана, но его телосложение и цвет кожи радикально отличались от внешних параметров сородичей Стручка. Шаман куда больше походил на Шадакву, чем на них.
— А ведь ты не боишься, — с удивлением заметил шаман.
— А я должен бояться? — с иронией осведомился Грива. — Тогда попробуй меня напугать. Говорят, ты умеешь превращаться в леопарда? Я бы посмотрел на это. Вдруг испугаюсь?
— А если я превращу в леопарда тебя? — с отчетливой угрозой спросил шаман.
— Не думаю, что у тебя получится.
Шаман некоторое время размышлял, потом кивнул.
— Да, — согласился он. — Не получится. Ведь ты — сын шакала. — И добавил на языке Единства: — Забавно. Впервые вижу шакала, который не боится леопарда.
— Ты меня ни с кем не спутал? — тоже на языке Единства осведомился Грива.
— Пытаешься меня обмануть! — Шаман захихикал. — Я вижу на тебе знак пожирателя мертвецов. Или твой покровитель — лысоголовый стервятник?
— Скорее уж твой, а не мой, — возразил Артём.
Шаман опять захихикал. Потом резко оборвал смех.
— Ослабьте ему путы на ногах, — скомандовал он своим размалеванным воинам. И Гриве: — Сейчас, шакал, я тебе кое-что покажу.
Но превращаться в леопарда шаман не стал. Взял свой посох-дубинку и зашагал вверх по склону.
Гриву прижали к земле, развязали ему ноги, а потом снова спутали, но уже так, что он мог делать короткие шажки. А чтобы он и не пробовал удирать или драться, на шею Артёму надели ременную петлю с поводком.
«Боятся, черти, — подумал Грива. — Но это скорее минус, чем плюс».
В пещере было сыро, но довольно тепло. Градусов двадцать. Причина столь высокой для подземелья температуры выяснилась чуть позже, когда они вышли к подземному озеру. Грива видел немало подземных озер, и все они были довольно похожи: спокойная водная гладь, подернутая пленкой каменной соли. Это было другим. Оно бурлило, пузырилось и исходило паром. Надо полагать, на дне его били горячие источники.
Компания, состоящая из шамана, Гривы и шестерых аборигенов (двое несли на головах вместительные корзины), прошла вдоль берега, усыпанного острыми камнями, потом вниз, по руслу небольшой речки, бравшей в озере начало, и, наконец, нырнула в очередную подземную нору. У норы оказался отнорок, вход в который был закрыт здоровенной каменюкой.
По команде шамана четверо аборигенов, поднатужившись, отодвинули каменюку.
В отнорке воняло нечистотами и диким зверем. Но внутри находился не зверь.
Человек.
Женщина.
Неандерталка.
Грива был изумлен. Вот уж кого он ожидал увидеть меньше всего.
Выглядела неандерталка паршиво. Вероятно, держали ее здесь довольно долго. И на руках у нее был ребенок.
Шаман шагнул к ней.
Неандерталка отодвинулась, заворчала, как зверь, оскалилась.
Грива ощущал ее ужас. Но и готовность драться за свое дитя — тоже.
— Еда, — сказал шаман на языке Единства.
Один из аборигенов поставил на пол корзинку. У входа. Подальше от неандерталки, рядом с небольшим, наполненным водой углублением в полу. Остальные тем временем замерли в боевой готовности, направив на женщину копья. Они тоже боялись, очень боялись… Но Грива видел, что своего шамана они боятся больше, чем пленницу.
Обошлось без драки.
Компания покинула пещеру, камень водрузили на место.
— Видел? — спросил шаман. — Она не смеет больше повелевать. А ребенка видел? Это мой! — В голосе шамана звучало ликование.