На замечание первоприсутствующего, что он уклоняется от вопроса и предложения, не входя в оценку теорий названных партий, Рысаков, говоря крайне тихо и невнятно, заявил: «Во время каникул я имел случай убедиться в несчастии народа, происходившем от разных бедствий, как-то: сибирской язвы, истребления хлеба жучком и т. д. В это время я познакомился с членом партии Желябовым, который обещал мне содействие к тому, чтобы я мог иметь более широкое поле деятельности в среде рабочего народа, и ввел меня в агитационную группу. Сколько мне известно, Желябов организовал террористический отдел и впоследствии сообщил мне, что Исполнительный комитет замышляет новое покушение на жизнь Государя Императора. Сначала общие суждения об этом велись у меня, на квартире Ермолиной, а потом собирались в Троицком переулке раз или два, где Желябов кликнул клич. Затем Желябов пригласил на квартиру в Тележную улицу, которая была устроена исключительно для совещаний по сему предмету и называлась конспиративной квартирой. Здесь велись разговоры уже более точно, и тут же Кибальчич читал лекции по устройству снарядов и приспособлений к ним. На этой квартире опытов не производилось, чтобы не привлечь внимания, сжигался только стопин. Когда кто-нибудь приходил в квартиру, то отворяли хозяева и проводили приходивших в угловую комнату; тут никаких приспособлений к снарядам, никаких метательных снарядов не было, кроме вещей, принесенных „техником“. Самая проба снарядов была сделана за Смольным монастырем, в пустынном месте. После этой пробы, в воскресенье, 1 марта, мы собрались на квартире в Тележной улице. Утром, часов в 9-10, Перовская принесла снаряды и начертила план действия; снарядов было четыре. Этот план действия состоял в том, что четверо из участников должны были находиться во время проезда Государя Императора в трех различных местах, но при этом Перовская не объяснила всех подробностей. Если бы взрыва на Малой Садовой не произошло, то нам надо было идти на Михайловскую улицу и на Екатерининский канал. При этом я должен сказать, что о подкопе на Малой Садовой и о других приготовлениях я не знал, так как меня не считали возможным посвятить в эти подробности. Когда я встретился на улице с Перовской, то она подала мне условный знак, сморкаясь в платок, что означало, что мне нужно идти на Екатерининский канал. Здесь я встретил карету Государя Императора и бросил снаряд. Что касается до приписываемых мне в обвинительном акте слов: „еще слава ли Богу“, то я не помню, говорил ли это, и если сказал, то совершенно несознательно». В заключение, отвечая на вопросы первоприсутствующего, Рысаков подтвердил прежние объяснения о предшествовавших событию 1 марта совещаниях в Троицком переулке и Тележной улице, а также об отношении к преступлениям Гельфман и Михайлова.

На предложенный за сим первоприсутствующимподсудимому Тимофею Михайловувопрос об его виновности, согласно выводам обвинительного акта, Михайлов отвечал: «Я признаю себя виновным в том, что принадлежу к „Русской социально-революционной партии“, которая принадлежит к террористическому направлению. Но все остальное я отрицаю. Я подтверждаю лишь, что принадлежу к той партии, которая защищает среду рабочих, потому что я и сам человек рабочий, и признаю, что я сопротивлялся властям, чтобы не отдавать себя даром. В этом я признаю себя виновным, а что было на Садовой и 1 марта на Екатерининском канале, в этом я не признаю себя виновным, потому я признаю все показания Рысакова ложными. Ну, а теперича, что меня побудило к этой социально-революционной партии принадлежать, то я хотел коснуться моей биографии, т. е. рассказать мою жизнь». Далее подсудимый стал излагать обстоятельства своей жизни с малых лет с подробностями, по поводу которых первоприсутствующийему заметил, что они к делу не относятся, и когда Михайловзаявил, что он, познакомившись на общественных сходках с потребностями крестьян, узнал, сколько с крестьян требуется всех расходов, то первоприсутствующий вновь указал ему, что он опять уклоняется от существа дела и говорит вещи, которые для суда не имеют значения. Затем первоприсутствующий стал предлагать подсудимому вопросы.

Первоприсут.:Когда вы работали в Петербурге, то сколько зарабатывали?

Подс. Михайлов:Я получал в день 70–60 к., получал и 30 к.

Первоприсут.:А с тех пор, как перестали работать, вы чем жили?

Подc. Михайлов:Я жил без работы только один месяц и получал помощь от своего знакомого Желябова. Я видел, что труд рабочего поглощается капиталистом, который эксплуатирует рабочего человека. Я не знал, как выйти из этого затруднительного положения, я думал, что неужели рабочий человек должен всегда существовать так, как существует теперь. Когда я познакомился с социальным учением, я принял его сторону. Что меня побудило быть террористом, это то, что когда я развивал своих рабочих товарищей, предлагал делать забастовки на заводах, группировал их в артели для того, чтобы они работали не на одних капиталистов, за мной поставили шпионов. Вот тогда я отказался от заводской работы и заявил Желябову, что я буду террористом; он меня прикомандировал к группе, которая принадлежит к социально-революционной партии, к боевой дружине, которая защищает рабочего человека. К ней я действительно принадлежу.

Сенатор Писарев:Вы сказали, что принадлежите к террористическому отделу революционной партии. Какие средства были у этого террористического отдела?

Подсудимый Михайлов:Средствами было убиение шпионов и избиение нелюбимых рабочими мастеров, потому что я находил, что эти мастера предают своих товарищей, как Иуда предал Спасителя, и которые эксплуатируют рабочего человека больше всего.

Сенатор Писарев:Таким образом, вы не имели в виду ни правительства, ни власти, вы только желали защитить рабочих?

Подсудимый Михайлов:Да, защитить рабочих. Я желал сгруппировать рабочих в артели и ассоциации.

Первоприсут.:Подсудимая Гельфман, признаете ли вы себя виновной?

Подсудимая Гельфман:Я признаю себя виновной в том, что по своим убеждениям принадлежу к социально-революционной партии, принимала участие в этой партии и разделяю программу партии «Народной воли», была хозяйкой конспиративной квартиры, на которой происходили собрания, но на этих собраниях я не участвовала и не принимала активного участия в совершении преступления 1 марта. При этом считаю долгом заявить, что у меня на квартире как на собраниях, бывших до 1 марта, так и утром 1 марта, Тимофей Михайлов не был.

Сделан перерыв на полчаса.

По возобновлении заседания.

Первоприсутствующий:Подсудимый Кибальчич, признаете ли вы себя виновным?

Подc. Кибальчич:Прежде чем отвечать на вопрос, я позволю себе определить те главные задачи, которые ставит себе та партия, к которой я себя причисляю.

Первоприс.:Для суда представляют действительный интерес только ваши убеждения и задачи.

Тогда подc. Кибальчичподробно изложил в связном рассказе стремления тайного общества, принявшего наименование «Народной воли», и причины, которые, по мнению его, заставили лиц социалистического образа мыслей перейти от мирной пропаганды к политической борьбе, выразившейся в последнее время в террористической форме. Между прочим, он сказал: «В 1874 и 1875 годах, когда преобладающим настроением в партии явилось желание идти в народ, слиться с народною массою, отречься от той среды, в которой мы были воспитаны, я тоже сочувствовал и разделял взгляды этого направления. Вероятно, я бы осуществил свою задачу, если бы не строгие меры властей по отношению к деятелям, ходящим в народ, то я ушел бы в народ и был бы до сих пор там. Цели, которые я ставил, были отчасти культурного характера, отчасти социалистического, а именно, поднять умственный и нравственный уровень массы, развить общественные инстинкты и наклонности, которые существуют в народе, до социалистических инстинктов и привычек. Я был остановлен арестом. Если бы обстоятельства сложились иначе, если бы власти отнеслись, так сказать, патриархально, что ли, к деятельности партии, то ни крови, ни бунта, конечно, теперь не было бы. Мы все не обвинялись бы теперь в цареубийстве, а были бы среди городского и крестьянского населения. Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли, на улучшение сельскохозяйственных орудий и т. д.». И затем подсудимыйзаявил, что ему остается повторить сущность переданных в обвинительном акте обстоятельств, и на предложение первоприс.подтвердить таковые показал: «Видя обострение борьбы правительства с партией и предвидя, что придется прибегать к таким средствам, на которые она раньше не решалась, я решился запастись теми техническими и химическими сведениями, которые для этого нужны. Я прочитал все, что мог достать на русском, французском, немецком и английском языках, касающееся литературы взрывчатых веществ, старался идти, так сказать, au couraht [66] науки по данному вопросу, и все время, когда велась эта борьба, пока являлась необходимость для партии в технических сведениях, я содействовал в этом отношении партии. Таким образом, я участвовал в покушениях под Москвою, Александровском и Одессою и вместе с другими лицами принимал участие в изготовлении снарядов. Затем, приехав в Одессу, я занимался подготовлением веществ, необходимых для взрыва. О московском покушении я только знал, что оно должно свершиться. Относительно александровского покушения мое участие ограничивалось доставлением туда спирали, которая не пошла в дело. Затем я переехал в Петербург. Всякий раз, когда являлась надобность приготовлять динамит, я участвовал в этом. Но нужно заметить, что мое участие в террористической деятельности ограничивалось исключительно научною техническою сферою. Я говорю это не для того, чтоб снимать с себя часть обвинения, а просто по чувству справедливости. Я не принимал участия в обсуждении вопроса о том, каким образом произвести взрыв и где и какие люди будут в этом участвовать. Мое участие было чисто научное. Я даже не знал относительно взрыва 5 февраля, что такой взрыв будет. Я принимал участие в приготовлении динамита для этого взрыва, но о самом взрыве и о форме его я узнал только из газет. Точно так же чувство справедливости побуждает меня заявить, что в изготовлении метательных снарядов, т. е. в изобретении идеи, в приспособлениях, участвовал не я один. Это была скорее коллективная работа».

Первоприс.:Для суда необходимо знать, приготовляя динамит и снаряды, знали вы, что они предназначаются для этой цели?

Подс. Кибальчич:Да, конечно, это не могло не быть мне известно. Я знал и не мог не знать. Я должен повторить еще то, что сказал относительно своего участия в мине на Малой Садовой. Я не принимал там участия в подкопе, и вся моя задача ограничивалась научными и техническими советами и указаниями и затем устройством запала. Так, я должен был разрешить вопрос, какое количество динамита в мине на Малой Садовой должно быть употреблено для того, чтобы, во-первых, достигнуть предположенной цели, а во-вторых, не принести никакого вреда частным лицам, которые находились бы на тротуаре, тем более в домах. Я обсуждал этот вопрос и решил, что употребленное количество динамита было, так сказать, минимальным, которое необходимо для того, чтобы достигнуть цели и не принести ущерба частным лицам.

Первоприс.:По этому вопросу вы можете еще высказаться во время экспертизы.

Подс. Кибальчич:Я не знал, что буду иметь этот случай, поэтому я и коснулся теперь. Итак, относительно устройства мины, найма помещения, назначения туда людей и т. д. — в этом я не принимал участия. Но за несколько дней я узнал, какой способ предполагается и где, узнал также и время — первое марта. Относительно метательных снарядов я должен заметить еще следующее: я вместе с другими лицами был на опыте и затем, как выражается Рысаков, читал лекции по устройству снарядов. Я действительно делал указания и действительно был на опыте, но считаю нужным заявить, что той личности, которая называется Тимофеем Михайловым, не было ни на опытах, ни на чтении этих лекций. Вообще, я его ни разу не видел в квартире Гельфман.