Шрифт:
– В гости пусть сам каждый к себе ходит. А с мужиками я не баловался. И не собираюсь...
– А если Виктор Александрович сейчас осмотрит тебя? Если вдруг что-то не то с тобой...
– Ага, счас! Пусть сначала диплом покажет! – запаниковал Алик. – И чтобы все с хаты свалили!
– Смотри, какой борзый!.. За что тебя сюда определили, голубок?
– У вас что, голубятня здесь, чтобы голубков сюда определять?
– Ты не колотись, – нахмурился смотрящий. – Ты на вопрос отвечай. Какую статью шьют?
– Какую, какую – мокрую!
– Сутенера своего завалил?
– Сутенера?! Может, и сутенера! Но не своего! – разошелся от отчаяния Алик.
– А конкретно?
– Троих завалил. Из «нагана»!
– Ух ты, троих! Из «нагана»! – насмешливо хмыкнул Воркут. – Из кожаного?
– Из настоящего!
– Так они что, сутенерами были?
– У них свои сутенеры были... ну, работали на них... может быть...
– Ты мне тут поносом не брызгай! Ты мне конкретно говори!
Кого конкретно он убил, Алик сказать побоялся. Кто его знает, может, Воркут был в хороших отношениях с покойными авторитетами. Что, если в отместку опустит его? И без того мылит глаз на него, козел озабоченный...
– Он друга моего завалил... А я его... Хотел... Его не смог, а дружкам его досталось...
– Что-то ты елозишь, парень. Что-то с тобой не так... Виктор Александрович, а ну покажи, на что ты способен. Диплом показывать не надо, я говорю...
– Эй, погоди, Воркут, не торопись.
К смотрящему подошел невысокий плотный мужчина лет тридцати пяти, с глубокими залысинами на тяжелой яйцевидной голове. Голос грубый, грудной, зычный, движения четкие, уверенные.
– Что такое, Мигун? – недовольно глянул на него Вокрут.
– Тут недавно на Герцена мокруха была, – мельком глянув на Алика, сказал яйцеголовый. – Вячика завалили и Мироныча. Вот такой вот пацанчик завалил, как этот...
– Вячика?! И Мироныча?! – озадачился смотрящий.
– Ну да, черняховская братва, самая лютая и беспредельная...
Мигун повернулся к Алику и более внимательно посмотрел ему в глаза.
– Ты, может, и не знаешь, но мы с черняховскими конкретно в контрах. И спрашивать за Вячика и Мироныча никогда не станем... Ты их завалил?
– Э-э, ну я...
– Точно ты?
– Так это, в деле есть.
– Это верно, глянуть в твои дела для нас не проблема... А за что Вячика и Мироныча завалил?
– Ни за что... Я вообще не знал, кто это такие.
– Зачем тогда стрелял?
Алик заметил, что вся камера притихла, слушая их разговор. Никто из арестантов не решался смотреть на него с грязной иронией. Даже Воркут, и тот притих.
– Игорек друга моего убил. Сначала просто так в него стрелял, а потом пришел к нему в больницу и добил. Все как по науке, с контрольным выстрелом. И пистолет, говорят, с глушителем...
– Значит, этот Игорек киллером был?
– Ну, что-то типа того... Я его выследил, пришел за ним. Их трое было, Игорек сбежал, а двое остались. Один за волыной полез, ну я его и приговорил. А там где первый, там и второй. Ну а потом третий появился...
– Значит, Игорек этот киллером был и на Вячика работал.
– Ну, на кого он работал, я не знаю...
– Но киллером он был.
– Точно сказать не могу... Да мне все равно, киллером он был или нет. Он друга моего убил, а я отомстить хотел...
– Хотел, но не вышло... И где сейчас этот Игорек?
– Понятия не имею.
– Да, дела... Ладно, отдыхай, пацанчик... Как там тебя, Алик?
– Алик.
– Отдыхай, Алик. Никто тебя здесь и пальцем не тронет... Да, Воркут?
– Ну, если он точно Вячика завалил... – камерный авторитет озадаченно провел рукой по своему загривку.
Мигун что-то шепнул ему на ухо, и они вместе ушли в блатной угол, отгородившись от всех пыльной ширмой. А через некоторое время смотрящий позвал к себе Чубчика и что-то передал ему. Парень направился к двери, выкричал надзирателя и о чем-то зашептался с ним через «кормушку». Видимо, они смогли договориться, и то, что Чубчик держал в руке, перекочевало к вертухаю.
А через день Алика ночью подняли с постели и вывели из камеры. Конвоир вел его из отсека в отсек, но уже не требовал от него при каждой остановке поворачиваться лицом к стене. Со второго этажа его подняли на третий и привели в большую просторную камеру, где за хорошо сервированным столом, на фоне тихо светящегося телевизионного экрана сидели двое.
Один, пожилой и толстый, намазывал на хлеб красную икру из хрустальной вазочки, а другой – средних лет и атлетического сложения с приязненной насмешкой смотрел на Алика.