Я как-то поехал в Ванкувер, чтобы выступить перед тамошними студентами, а они устроили в мою честь прием, на котором играла в подвале самая настоящая, популярная в то время рок-группа. Хорошая была группа. У нее имелся лишний колокольчик из тех, по которым для извлечения звука бьют молоточком, и мне предложили поиграть на нем. Я поиграл - музыка у этой группы была очень ритмичная (а колокольчик всего лишь аккомпанировал, так что испортить ее я не мог), мне все это страшно понравилось.

После того, как прием закончился, его организатор рассказал мне, что руководитель группы спросил у него: «Что за мужик спускался к нам и играл на колокольчике? Классный он ритм выдавал на этой штуковине! И кстати, та шишка, ради которой вы все устроили, - знаешь, он к нам так и не подошел, я его ни разу не видел!».

Ну так вот, в Калтехе существует театральная группа. Часть ее актеров это студенты Калтеха, часть - люди со стороны. Если в какой-то пьесе имеется маленькая роль, например, полицейского, который должен арестовать кого-то из персонажей, на нее обычно приглашают одного из профессоров. Зрители страшно веселятся - профессор выходит на сцену, производит арест и уходит.

Несколько лет назад группа ставила мюзикл «Парни и куколки», а в нем есть такая сцена: главный герой привозит свою девушку в Гавану и там они попадают в ночной клуб. Постановщица пьесы решила, что неплохо бы взять меня на роль барабанщика этого клуба.

Я пришел на первую репетицию, эта дама указала мне на дирижера их оркестра и сообщила:

– Джек покажет вам партитуру.

Я остолбенел. Партитур-то я читать не умею, я думал, мне просто нужно будет выйти на сцену и произвести некоторый шум.

Джек уселся за рояль, ткнул пальцем в ноты и сказал:

– Значит так, вы начинаете с этого места, играете вот это. Потом вступаю я - трам-па-пам, - он взял несколько нот и перевернул страницу партитуры.
– Следом вы играете вот это, потом мы делаем паузу, чтобы актеры произнесли несколько реплик, вот тут, видите.
– Он перевернул еще несколько страниц.
– И наконец, вы играете вот это.

В общем, показывает он мне «партитуру», записанную каким-то безумным узором из крестиков, испещряющих нотные линии, говорит, говорит, думая, что я музыкант, а я решительно ничего запомнить из сказанного им не могу.

По счастью, я на другой день заболел и на следующую репетицию прийти не смог. Я попросил Ральфа зайти ко мне - он же музыкант и должен знать, что там в этой партитуре к чему. Ральф пришел, заглянул в нее и говорит:

– А, ничего страшного. В самом начале вы проделываете вещь совершенно необходимую - задаете ритм для оркестра, который к этому времени успел сбиться. После вступления оркестра начинается импровизация, потом мы делаем паузу, позволяя актерам поговорить, но, думаю, дирижер подаст нам знак, чтобы мы остановились.

Я к этому времени уже уговорил постановщицу взять в спектакль и Ральфа, так что на сцене мы должны были сидеть рядышком. Он играл на «тумба», я на «бонго», и его присутствие дьявольски облегчало все дело.

Ну так вот, Ральф показал мне ритм. Там и было-то всего двадцать-тридцать ударов по барабану, однако воспроизвести их требовалось очень точно. А я точно никогда не играл, поэтому справиться с этой задачей мне было трудно. Ральф терпеливо объяснял: «Левой, правой, дважды левой, снова правой…». Я старался как мог и наконец, постепенно, начал задавать правильный ритм. Времени у меня на это ушло черт знает сколько - несколько дней.

Неделю спустя мы пришли на репетицию и обнаружили, что в оркестре появился новый барабанщик - настоящий, перешедший в него из какой-то группы. Мы представились ему:

– Привет, это мы должны играть в сцене, которая происходит в Гаване.

– А, привет. Погодите-ка, где она у нас… - он переворачивает страницы партитуры, находит нашу сцену, берет палочку и говорит: - Ага, вы начинаете так…

И, постукивая палочкой сбоку по барабану, на полной скорости выдает: «бам, бам, ба-ба-бам, ба-ба-бам, бам, бам» - глядя при этом в ноты! Меня он просто потряс. Я четыре дня пытался освоить этот чертов ритм, а он отбивает его с первого раза!

Так или иначе, я упражнялся, упражнялся и все же научился делать все правильно и на сцене выступил. Даже с успехом: всех очень забавлял профессор, играющий в спектакле на «бонго», да и музыка получилась неплохая - только та ее часть в самом начале, которую нужно было воспроизвести в точности, давалась мне с большим трудом.

В той гаванской сцене должны были танцевать несколько студентов, а танец их требовалось поставить. И постановщица попросила жену одного из сотрудников Калтеха научить этих ребят танцевать, - та была балетмейстером и работала на киностудии «Юниверсал пикчерс». Ей понравилось, как мы играем на барабанах, и когда с представлением спектаклей было покончено, она спросила у нас, не хотели бы мы поиграть в балете, который будет ставиться в Сан-Франциско.

– ЧТО?

Да, вот именно. Она перебиралась в Сан-Франциско, намереваясь ставить балет в тамошней маленькой балетной школе. А поставить ей хотелось такой, в котором вся музыка будет исполняться только на ударных. И перед тем, как уехать туда, она пригласила нас с Ральфом к себе домой, чтобы мы наиграли те ритмы, какие знаем, - это позволило бы ей сочинить для балета соответствующий сюжет.

Ральфа обуяли сомнения, однако я постарался подбодрить его - как-никак нас ожидало интересное приключение. Тем не менее я настоятельно попросил ту женщину не говорить никому, что я профессор физики, лауреат Нобелевской премии - и прочей ерунды в этом роде. Я не хотел играть на барабанах, вызывая реакцию, о которой писал Сэмюэл Джонсон: Когда вы видите собаку, идущую на задних ногах, вам важно не то, как хорошо она это делает, а то, что она вообще делает это. Я не хотел «делать это» как профессор физики: мы должны быть просто музыкантами, которых она нашла в Лос-Анджелесе и которые играют сочиненную ими музыку.