После войны армия выскребала по сусекам молодых людей, чтобы отправить их в Германию служить в оккупационных войсках. Во время войны людям порою давали отсрочку от призыва по иным, нежели медицинские причинам (мне ее дали потому, что я работал над созданием бомбы), теперь порядок изменился на противоположный и на передний план вышли причины именно медицинские.

В то лето я работал под началом Ганса Бете в компании «Дженерал Электрик» - в Скенектади, штат Нью-Йорк, и, помню, чтобы пройти медицинскую комиссию, мне пришлось ехать довольно далеко - если не ошибаюсь, в Олбани.

В призывном пункте я получил кипу анкет, которые надлежало заполнить, и, заполнив их, я принялся обходить клетушки, в которых сидели самые разные врачи. В одной проводили проверку зрения, в другой слуха, в третьей брали на анализ кровь и так далее.

Заканчивался медосмотр для всех одинаково: в клетушке номер тринадцать у психиатра. У дверей на скамье сидели ожидавшие приема, и я, сидя в этой очереди наблюдал за происходившим. В клетушке стояли три стола с психиатром за каждым, а раздетый до нижнего белья «испытуемый» сидел напротив, отвечая на всякого рода вопросы.

В то время о психиатрах снимали множество фильмов. Был, к примеру, фильм «Завороженный», там у одной женщины, великой пианистки, вдруг застревают, причем в весьма неловком положении руки, она ими даже шевелить не может, и родные вызывают психиатра, чтобы тот ей помог, - вы видите, как психиатр поднимается вместе с ней наверх, в ее комнату, дверь за ними закрывается, а внизу ее родные принимаеются гадать, что теперь будет, и тут она выходит из своей комнаты, руки у нее все также скрючены под кошмарным углом, она эффектно спускается по лестнице, подходит к роялю, садится, поднимает руки над клавиатурой и вдруг - трам-па-пам, трам-па-па-пам – заиграла снова. Ну так вот, я подобную чушь на дух не переносил и потому думал, что психиатры попросту мошенники и связываться с ними не хотел. В таком настроении я и пребывал, когда настал мой черед побеседовать с одним из них.

Присаживаюсь я к его столу, он начинает просматривать мои бумаги.

– Привет, Дик!
– весело так произносит он.
– Где ты работаешь?

Я думаю: «С какой это стати он мне тыкает?» - и сухо отвечаю:

– В Скенектади.

– А на кого работаешь, Дик?
– спрашивает психиатр и снова улыбается.

– На «Дженерал Электрик».

– Тебе нравится твоя работа, Дик?
– все с той же широкой улыбкой на физиономии интересуется он.

– Более или менее, - мне уже не хочется иметь с ним никакого дела.

Три простеньких вопроса, зато четвертый оказался совсем иным.

– Как по-твоему, люди разговаривают о тебе?
– негромко и серьезно спрашивает он.

Я, повеселев, отвечаю:

– Конечно! Когда я приезжаю домой, мама часто рассказывает, какие разговоры обо мне она вела со своими подругами.

Последнего он не слышит, поскольку строчит что-то в одной из моих бумаг.

Затем все так же негромко и серьезно:

– Тебе не кажется временами, что люди вглядываются в тебя?

Я собираюсь ответить «нет», но тут он говорит:

– Не кажется, например, что кто-то из сидящих в очереди именно в эту минуту не сводит с тебя глаз?

Я, пока сидел на скамье, отметил, что очередь к трем психиатрам состоит из двенадцати человек и глядеть им, кроме как на психиатров, не на кого, поэтому я делю двенадцать на три, получается по четыре на каждого, однако, будучи человеком осторожным и к поспешным выводам не склонным, отвечаю:

– Да, человека, может быть, два вглядываются в нас с вами.

Он говорит:

– Ну что же, обернись, посмотри, - причем сам даже не дает себе труда взглянуть в ту сторону!

Я оборачиваюсь - точно, именно двое в нас и вглядываются. Я указываю на них пальцем и говорю:

– Да - вон тот смотрит и вот этот.

Разумеется, когда я стал тыкать в них пальцем, на нас уставились и все остальные, поэтому я прибавил:

– А теперь и тот, и еще двое - да нет, теперь на нас вся их орава глядит.

Психиатру проверять сказанное мной некогда. Он опять что-то строчит.

А закончив, задает следующий вопрос:

– Тебе когда-нибудь случается слышать голоса, раздающиеся прямо у тебя в голове?

– Очень редко.

Я собираюсь описать два таких случая, однако он мне не дает:

– А сам ты с собой не разговариваешь?

– Да, время от времени, когда бреюсь или размышляю.

Он снова что-то записывает.

– Тут сказано, что у тебя скончалась жена - с ней ты разговариваешь?