– Это не мои подруги, – сказала я. Мой голос отчего-то дрожал.

– Ромашова, ты что? – нарочито удивилась Реброва. – Мы с тобой с первого класса дружим.

– Она ревнует! – заливисто рассмеялась Мотовилова.

– Лиза не знает, что такое ревность, – снисходительно бросил Мишка.

– А что такое любовь, знает? – томно спросила Реброва.

Они говорили обо мне в третьем лице! Меня будто бы не было!

– Надо спросить у нее, – хохотнул Мишка.

Раздался взрыв смеха. Без меня. Я резко схватила сумку и пошла, а потом побежала. Мне нужно было скорее уйти. Все равно куда! Я неслась, не разбирая дороги. Во мне бушевали обида, злость и что-то огромное, что не давало дышать. Мне нужен был воздух, а его в легких не было. Там торчала пара синих самодовольных глаз!

Мишка догнал меня за школьным забором.

– Торопимся? – Он дернул меня за рукав.

– Не смей говорить обо мне в третьем лице с посторонними! – Я с остервенением выдрала руку.

– У меня одно лицо! – хохотнул Мишка. – Я в нем и говорил с твоими подружками.

Подружками? Я чуть не задохнулась от негодования.

– Это не мои подруги и никогда ими не были! Ясно?

– Ясно, – засмеялся Мишка. – Моими подругами они тоже не были. До сегодняшнего дня.

– Вот и вали к ним! – крикнула я, не помня себя.

– Лизон, ты что, правда, ревнуешь? – расхохотался Мишка.

– Тебя?! – Я сощурилась от бурлящей во мне яростной злости. – Да Сашка лучше тебя в сто раз!

– Сашка тебя кинул! – вдруг взбесился Мишка.

– Он мне звонил!

– Вот и вали к нему! – процедил Мишка, круто развернулся и пошел. Прямо к проезжей части.

Раздался визг тормозов, я закрыла глаза. А когда открыла, то никого не увидела за сплошной стеной из автобусов и машин. Пара синих глаз исчезла под визжащими колесами без следа. И я вдруг поняла, что больше никогда его не увижу. Я растерянно оглянулась и подняла голову. Желтый небесный шар воткнул мне в глаз острый солнечный луч, и я зарыдала прямо на улице. В голос. А никто даже не обернулся.

– Лиза! Ты дома? – крикнула мама.

Я быстро перелезла через подоконник и захлопнула окно. Не хотела я никого видеть, даже маму. Мама раскрыла окно, я вжалась в стену за створкой и перевела дух, когда она наконец ушла. Мне нужно быть одной. Разве не ясно? Я посмотрела на сломанный ноготь и вспомнила тональный крем. Вспомнила и снова заплакала. Зачем он мне? И юбки короткие, как у Ребровой, мне не нужны. Тональный крем и короткие юбки – не мои пуговицы. И Мишка … Я вдруг опять заревела, а носового платка нет. И его тоже нет!.. Никого нет! Я вытерла слезы подолом футболки. Все равно стирать.

Мама говорит, что у любой пары точек можно найти одинаковые окрестности. Я ее сразу не поняла, я же не статистик. А, оказывается, она имела в виду, что для каждого горшка своя крышка, а для каждой петли своя пуговица. Вот и получается, что в жизни самое главное искать одинаковые окрестности друг у друга. А если это затянется? В смысле поиска… Сколько мне ждать? Я судорожно вздохнула и снова чуть не заплакала. Мама рассказывала, что ожидание можно вычислить. Все можно вычислить. Даже нижнее или верхнее бутербродное масло. Только предсказать точно для отдельной человеческой точки невозможно. Для толпы можно, а для меня нельзя… Я опять заревела. Я была случайной точкой без пары с ее одинаковыми окрестностями. Это несправедливо! Я так не хочу! Я хочу короткую юбку, худые бледные щеки и… Этого урода Мишку! И губы буквой «о»!

– Мама! – отчаянно позвала я и полезла через подоконник назад домой.

Мама должна мне помочь. Мне нужна моя мама. Очень!

Я побежала по коридору и вдруг остановилась как вкопанная у закрытых дверей кухни.

– Это невозможно, – сказал мамин голос.

– Почему? Из-за всего?

Я похолодела, еще ничего не поняв. У нас был Мишкин папа, а мама никогда не закрывала дверей. Вообще никогда. И у Мишкиного папы был странный тон, совсем непривычный для меня. Всегда – веселый и ироничный, сегодня – взволнованный, даже… даже молящий. И мамин голос – отстраненный и чужой.

– Из-за всего? – повторил Сергей Николаевич.

– Из-за всего, – ответила мама.

– Ты не понимаешь, – глухо сказал Сергей Николаевич. – Я сам не понял ничего. Мне поначалу просто нравилось смотреть на тебя, слушать тебя. С кем бы ни говорила… Я даже слов не понимал. Слушал, и все, – он помолчал. – Тебя не вижу, мучаюсь. Улыбку помню, глаза помню. Больше ничего… И все равно радость. Все вокруг нравятся, всё получается. А ночи не сплю. Ни о чем не думаю, тебя вспоминаю. Как вошла, как вышла, что сказала. Все помню. Лица твоего не помню. Разве так бывает? – спросил он. – Не перебивай! Не надо, прошу тебя…