Мама всматривалась мне в лицо. Внимательно и пристально. Она смотрела в мое лицо, а по ее щекам текли слезы.

– Честно. – Я обняла ее. – Даже не собираюсь. Ни за что на свете!

– Что за шум, а драки нет? – В коридор вышел отец.

– Потом расскажу, – отмахнулась мама. – Иди.

Папа стоял, не двигаясь с места. Глядя на то, как мама вытирает слезы.

– Никто не умер, слава богу, – сказала она. – Все остальное чепуха!

«Чепуха», – сказала я самой себе по дороге домой. И не такое бывает. У меня, слава богу, никто не умер. Но почему мне так плохо, что хуже не бывает? Наверное, потому, что моя прежняя жизнь распалась на куски, и я не знала, что делать.

Я спала, раскинувшись морской звездой в постели с собственным мужем, который был теперь рядом, но не со мной. Я потеряла свою тройную унцию, и мне впервые было тяжело. А под моей новой кроватью затаилась тоска заговорная. Тоска плачущая, рыдающая, заклинающая:

Проходите мои слова во все щели земние, во все омуты глухие.

Возверните следы мужа моего на место обихоженное,

Божьей милостью положенное…

Лиза

К маме зашел Мишкин отец. Я открыла дверь и не узнала его. Вернее, узнала, но он изменился. Сильно изменился. Взгляд решительный, но невеселый, лицо уставшее и больное. Под глазами мешки, и морщинки у глаз смотрят вниз. Его глаза давно перестали смеяться.

– Лиза, здравствуй, – без улыбки сказал он. – Мама дома?

Я молча подвинулась, он прошел мимо. Я не сказала ни слова, не кивнула, а он пошел сразу туда, где мама. В мою комнату. Даже не спросив. Он закрыл за собой дверь, но мог и не закрывать. Я сбросила шлагбаум, как говорит Мишка, но не потому, что мне все равно, и не потому, что меня это злит. Просто я чувствую, что все изменилось. И я изменилась, но как, не пойму. У меня все время меняется настроение. Взлетает и падает, как американские горки. Я то плачу, то смеюсь, то плачу и смеюсь одновременно. Мне то хочется назад, во времена до переезда Прокопьевых, то стать скорее взрослой и уехать, куда глаза глядят. Но я не сделаю этого по одной простой причине. Я люблю свою маму, и у нее никого нет, кроме меня, и кроме меня, ее некому защитить. Хотя у нее сильный характер, я недавно это поняла. После истории с папой. Но даже сильный может сломаться, если он остался совсем один. Это поймет любой дурак. Даже такая салага, как я.

Из кухни в прихожую падал конус солнечного света, он перерезал путь к моей комнате. Я шагнула и попала в пучок солнечного ветра, он сам привел меня к кухонному окну. Я села на подоконник, взяла ноги в кольцо собственных рук и заглянула туда, куда приглашал меня солнечный ветер. Во дворе яблоку негде было упасть. Кажется, во всем нашем доме осталось трое – наша маленькая семья и кусочек Мишкиной. Я подумала о Мишке, и у меня снова защипало в глазах. Он не переваривает меня, злится, орет. Зачем я звоню ему? Чтобы услышать недовольный голос и дождаться, когда он нахамит? Он меня не прощает и не простит за своего отца. Разве я виновата? Я ни при чем! Мне вообще не нужен его отец! У меня по носу потекла слеза и упала на разбитую коленку. Я покорябала ногтями царапины, получились кровавые слезы. Посмотрела на свои кровавые слезы и прижалась к ним щекой. Во мне снова сидит кусок грусти; во дворе не протолкнуться, всем весело, а мне не хочется туда идти. Совсем не хочется. Что мне там делать одной? Я закрыла глаза и увидела Мишкино лицо. Я теперь всегда вижу его лицо, даже если его рядом нет. Что теперь будет? Разбежимся? Я представила, как мы будем при встрече отводить глаза. Подниматься молча по лестнице и спешить открыть дверь. Случайно сталкиваться и проходить мимо. А потом он привыкнет, а я нет. А я нет… Я заревела, и ревела бы сто лет, если бы вдруг не услышала шаги. Я уткнулась лицом в колени, прямо в свои слезы и сопли, и перестала дышать. У двери постояли и вышли. Я услышала, как хлопнула входная дверь. Мишкин папа ушел. Один.

Мне не хотелось идти, мне хотелось реветь и жалеть себя, но я должна была быть с мамой. Я слезла с подоконника, умылась холодной водой на кухне и пошла в свою комнату. Почему мне так страшно? Что теперь будет?

– Мам, что теперь будет?

– Ничего не изменится, – медленно сказала она. – Все будет как всегда.

– Ты так решила?

– Да. – Она взглянула мне в лицо и отвернулась к гречишной стене.

– А он что?

– Ушел, – глухо ответила мама.

Мне было тяжело и отчего-то стыдно. Я не знала, что делать и что говорить. Все было неправильно. Я вспомнила: идеальные вещи приходят к тем, кто требует, а не ждет. Я всю жизнь ждала своего отца, а сейчас надеяться уже нечего. Папы нет и не будет. И никто к нам больше не придет. Почему нечестно хотеть, чтобы наша семья была не маленькая, а большая? Почему нечестно? Почему?!

– Я от тебя никогда не уйду, – неловко сказала я. – Ты же знаешь!

– Знаю.

– Мам, я уйду ненадолго? Совсем на капельку? – Мне нужно было подумать. – Я скоро приду. Правда!

– Хорошо.

Она смотрела не на меня, а на гречишную стену. На кладбище реальных вещей, не дотянувших до идеала. Где-то там оказался Мишкин папа, превратившийся в кусочек каменной крошки. Значит, он сам не дотянулся до идеала?

Я потопталась у двери.

– А он ничего не сделал? Вообще ничего?

Мама молчала. Я уже собралась уйти, как она сказала:

– Он обещал ждать.

– Потом будет видно. Да? – спросила я.

– Не знаю, – ответила мама.