– Надо выпить пачку снотворного. Засну и не проснусь. Все мечтают о такой смерти.

Я залезла в ванну, взяла бритву, которой брила под мышками, и провела пальцем по двум режущим лезвиям. Они не оставили ни одной капли крови. В моем доме не оказалось нормальной бритвы, в нем были два режущих лезвия и ни одной капли крови. А муж мой ушел…

Я снова заплакала. Мои слезы, горячие, как кипяток, смешивались с горячей водой, а мне было холодно до тряской дрожи. Я засунула голову в воду, горячую от моих слез, и терпела, сколько могла. Потом вынырнула из воды, села и оглянулась. Я не знала, зачем я здесь и что мне здесь нужно. Тогда я надела халат на голое тело и вышла на балкон. К улице, полной людей. И сразу попала в веселую карусель уличной светомузыки. Я зажмурила изо всех сил веки и опустила голову, а когда открыла глаза, то увидела две фигурки под нашим балконом. Миши и Лизы. Он бежал за ней, потом догнал и тронул за руку. Она обернулась, я замерла. Они говорили и говорили, я ждала. Ждала так сильно, так неистово, что тело мое затекло, задеревенело, закаменело. Он поцеловал ее, я затаила дыхание. Мне нужен был ответ. Нужен, нужнее нужного. И она мне ответила! Я засмеялась, и потом заплакала, а они ушли в обнимку. Маленькие и такие взрослые дети.

Я смеялась и плакала одновременно, запрокинув голову к ночному небу. А по лицу моему текли слезы красного, желтого, зеленого и синего цвета, сменяя друг друга с бешеной скоростью. И не важно, что значил их цвет. Важно, что я получила ответ, подаренный маленькой девочкой. Все перемены к лучшему!

Лиза

Мишка и тетя Мила уехали жить к ее родителям, а Сергей Николаевич – к Елене Анатольевне. Не знаю, почему мама не выбрала Мишкиного папу. Может, она все еще любила моего папу, может, ей не нравился Мишкин папа по-настоящему. А может, она не хотела поступать нечестно по отношению к тете Миле и Мишке. Только мне было от этого не лучше. Вообще никак.

Их квартира выставлена на продажу, и скоро у нас будут новые соседи. Я не хочу новых соседей, я хочу, чтобы все было по-прежнему. Я каждый день сижу в балконном каньоне и слышу чужой беззаботный смех. У меня так сильно щемит сердце, что я начинаю реветь. Вот и сейчас я плачу и плачу. Я знаю почему, и мне от этого плохо, хуже не бывает. Я взяла и выключила Мишку из жизни. Сама. Еще до последней встречи с ним. Сразу после разговора с мамой. Променяла на его отца. Мне так захотелось большой настоящей семьи, что я забыла о нем. Всего на минуточку. На маленькую, крошечную минуточку! И все. Он меня звал, я даже не оглянулась. Выбрала его отца. А его с нами нет. Но это не важно. Если бы даже он был, я бы все отдала на свете, чтобы Мишка пришел. Хотя бы один раз! Но этого не будет.

– Никогда не будет! – крикнула я. – Зачем я съела этот дурацкий цветок сирени? Загадала желание, вообще не нужное мне? Зачем мне Мишкин отец?

Я в отчаянии оглянулась на серую гречишную стену, и она заворочалась во мне всеми своими камнями из людей, которых со мной уже нет.

– Гадина! – закричала я. – Гадина! Кладбище серое! Так нечестно!

Я рыдала взахлеб у серой стены. Мне было плохо, и я не знала, что делать. Знала только, что ненавижу себя. Безвыходно и без надежды на прощение. Я зло вытерла слезы кулаками. Выбила их из себя. Прямо по глазам руками. И пошла к маме. Она жарила творожники в кухне без света, а за окном уже было почти темно.

– Мам, Мишкин папа не вернулся к тете Миле?

– Нет.

– А что он говорит? Все равно будет тебя ждать?

– Да.

– А ты?

– Что я? – спросила мама.

– Обещай, что скажешь правду.

– Что ты хочешь? – Она развернулась ко мне, а я не видела ее лица в темной кухне.

– Ты любишь его? Хоть каплю?

– Творожники горят. – Мама отвернулась к плите.

– Что нужно ему сделать, чтобы тебе понравиться?

– Не оставлять семью, – ответила мама.

Я ее не поняла. А теперь, наверное, да. Мой папа нас бросил, оставил совсем одних. Ради других. И она его не простила. Так бывает: любишь и не прощаешь всю жизнь. Потом она могла стать счастливой, но ей просто не повезло. Она встретила Мишкиного отца, а у него уже были тетя Мила и Мишка. Вот так мой папа разорвал маме сердце и навсегда поселил во мне грусть.

Но тогда я так и не догадалась, что она хотела сказать, и продолжала мучить. Во мне рос огромный ком обиды, злости и жалости к себе и маме. Он вырос и ударил мне прямо в горло.

– Так нечестно. Нечестно знаешь к кому? К себе! – еле выдавила я. – От этого никому не легче. Вообще никому! Ни одному человеку! Понимаешь?

– Не знаю, – тихо ответила мама.

– А ты знай! – закричала я. – Я хотела большую семью, а теперь нет никакой! Каждый сам по себе. Мы все время молчим. Днями молчим! Никуда не ходим. Вообще никуда! Мне плохо! Плохо! Зачем мне это?

Я рыдала, мама меня утешала. У нас маленькая семья. Такая маленькая, что будто и нет.

Так и прошло лето. Все почти устаканилось. Только Мишкин отец все еще ждет мою маму. И будет ждать ее столько, сколько она ждала моего папу, хотя он и не должен был вернуться. Когда я думаю об этом, у меня щемит сердце и на глаза набегают слезы. Тогда я тру их кулаками. У меня тоска. Я хочу, чтобы меня ждали так же. Очень хочу. Но сама я ждать не умею и не знаю, умеет ли Мишкин отец. Теория относительности в отношении людей не работает. Все что произошло, могло случиться в точности наоборот. Но заранее предсказать ничего невозможно. Потому человеческие отношения – это теория и практика невероятности.