Но чем интенсивнее евреи демонизировались, тем более сильный страх они вызывали, а чем сильнее был страх, тем больше они демонизировались. Дело дошло до того, что по приписываемому им влиянию и роли евреи были поставлены русскими националистами вровень с русскими и даже выше русских, им стала отводиться историческая перспектива, превосходящая русскую перспективу. Националистический миф русского превосходства парадоксально обернулся созданным самими же националистами мифом еврейского превосходства! Таким образом, в своем психологическом изводе русский антисемитизм оказался комплексом неполноценности — неверием в силы и будущность русского народа.

Социальные, культурные, религиозные и политические причины антисемитизма превращали его в эффективное средство политической мобилизации, в мощное оружие, диапазон действия которого, однако, был ограничен. Антисемитизм не имел массового успеха там, где не было значительных групп евреев, то есть на большей части территории империи. Наиболее действенной антисемитская пропаганда оказалась в черте оседлости, в то время как попытки раздуть пламя юдофобии за ее пределами, несмотря на колоссальные усилия «черной сотни», в общем, провалились. Большинство русских не испытывало и не могло испытывать в отношении евреев никаких сильных чувств — ни положительных, ни отрицательных — просто потому, что не сталкивалось с ними или не замечало их. В отличие, скажем, от польского антисемитизма 60—70-х гг. прошлого века, русские не были склонны к антисемитизму в отсутствие евреев.

Однако антисемитизм, разжигаемый «черной сотней», после 1917 г. бумерангом вернулся обратно в виде русофобии немалой части еврейства, которое оказалось одной из главных опор и последовательным проводником коммунистической власти. Истоком этой русофобии было уже отмечавшееся отождествление русского народа в целом со старым режимом и возложение на русских коллективной ответственности за антиеврейскую политику царизма. Воинствующий антисемитизм «черной сотни» — массового народного движения — был сильным аргументом в пользу подобного отождествления. Если в погромах участвовали десятки тысяч людей, а сотни тысяч в разное время в той или иной степени поддерживали черносотенное движение, то у напуганных евреев не могло не сложиться впечатления тотальной пораженности антисемитизмом русского народа. Хотя подобное впечатление было ошибочно, для евреев оно составило часть их картины мира.

Самое печальное и чрезвычайно опасное по своим последствиям состояло в том, что это, в общем, довольно естественное для евреев (и ряда других этнических групп) чувство, обрело легитимацию в официальной доктрине большевистской власти, возложившей на русский народ коллективную ответственность за самодержавие и якобы подавлявшую национальные меньшинства империю. Результатом стала свирепая русофобия, господствовавшая вплоть до начала 1930-х гг. Правда, не стоит возлагать исключительную вину за это на евреев. Антропологическая минимизация русских была характерна русской части коммунистической элиты ничуть не меньше, если не больше, чем большевикам-инородцам. В части третирования собственного народа русские большевики оказались «святее папы римского». После 1917 г. русские в каком-то смысле оказались в шкуре евреев, сполна испив чашу национального унижения.

Что же удивляться впечатляющей антисемитской динамике русского общества в 20-е — начале 50-х годов прошлого века, когда даже бывшие юдофилы из числа интеллигентов нередко превращались в махровых антисемитов? Если евреи отождествляли русских с угнетавшим их царским режимом, то у русских было ничуть не меньше оснований возлагать на евреев ответственность за антирусскую политику коммунистической власти. Тем более что в сравнении с жестокостью большевистской власти царизм выглядел просто вегетарианским. Впрочем, несмотря на то, что в первые двадцать — тридцать лет советской эпохи антисемитизм приобрел несравненно более массовый (хотя и латентный) характер, чем при старом режиме, евреи так и не стали главным врагом русских, объектом всепоглощающей русской ненависти.

Тем более невозможно это было в начале XX в. Если у русских и существовал объединяющий их враг, то им выступал Старый порядок, а не евреи. Лояльность (к началу XX в. уже основательно подточенная) значительной части простонародья к самодержцу не распространялась на имперские институты и бюрократию, социальные и экономические практики империи. Для России вообще исторически характерен пиетет по отношению к суверену при скептическом и негативном отношении ко всем промежуточным инстанциям между ним и народом. Известный из школьных учебников истории советской эпохи тезис о «царистских иллюзиях» русского крестьянства, в общем, справедлив. Как справедлив и парный ему тезис, описывающий специфику массового сознания следующим образом: «Царь хороший, а бояре плохие».

Эти два стереотипа сохранили свою силу вплоть до сегодняшнего дня, успешно пройдя сквозь исторические эпохи. Отечественную государственную конструкцию можно уподобить пирамиде, стоящей не на основании, а на вершине. Тем самым, если царь-суверен становился в перспективе народного мнения «плохим», что и произошло в годы первой мировой войны с Николаем II (можно привести хронологически более близкую историческую аналогию: массовое разочарование советского общества в Михаиле Горбачеве, начиная с 1989 г.), то делегитимации подвергалось государство в целом.

Этнический фактор действительно сыграл решающую роль в революционных потрясениях начала XX в., однако, вопреки сумеречным конспирологическим фантазиям, то была не еврейская, а русская этничность. Именно «народ-богоносец» расправился с помазанником Божиим и отряхнул со своих ног прах Старого порядка.

Русское восстание против Империи

В нашем представлении фундаментальной причиной бифуркации начала XX в. послужило не социальное и политическое напряжение: современная историография, в общем, не склонна считать этот фактор решающим для крутого изменения исторической траектории страны — а социокультурное, экзистенциальное и этническое отчуждение между верхами и низами общества, обрушившее их бессознательное взаимодействие и придавшее объективно не столь уж серьезным конфликтам неразрешимый характер.