В постскриптуме значилось: «Это заслуга доктора Скотта».

Макс прислал телеграмму: «Сожалею погоды задерживаюсь воскресенья». Это значило, что он занят одним из своих этюдов, пишет облака, и должен работать, пока не изменилась погода. Между прочим, я считаю, что на наших островах нет ни одной картины, где изображение неба могло бы сравниться с небом на лучших работах Макса. Итак, теперь торжества у нас начнутся в воскресенье, устроим обед для наших старых друзей. А собственно новоселье мы отпразднуем в понедельник в девять.

В субботу, пока Памела и Лиззи хлопотали с креветками, уткой и грибами, я закончил возню с освещением. Теперь в гостиной висела изящная маленькая люстра и стояли торшеры. У каждой кровати была лампочка для чтения, а туалетные столики я снабдил длинными узкими лампами, льстившими всем, кто смотрится в зеркало. Когда стемнело, мы зажгли всюду свет и проверили, что получилось. Памела побывала в садовом питомнике и украсила дом цветами — в комнатах стояли розы и левкои, на лестничной площадке и в холле — гладиолусы. Весь дом как бы светился. Любой домовладелец мог мне позавидовать! Даже мастерская покажется гостеприимной, когда в камине, выложенном красным кирпичом, запылает огонь.

— Придется протопить камин сегодня вечером и топить весь день завтра, чтобы проветрить комнату, — решила Памела.

Однако оказалось, что это не так-то легко. Памела, Лиззи и я двадцать минут раздували огонь, подкладывали газеты, подливали керосин и даже, стыдно сказать, сыпали сахар, но дрова не желали разгораться. Наконец, когда уголь все-таки занялся, рассерженная Лиззи выпрямилась и оглядела комнату.

— Здесь и верно теперь красиво, — сказала она. — Только вот никак не пойму, как это у вас хватает совести предлагать людям тут спать? Да я бы лучше ночевала на скалах!

— Почему, Лиззи? — изумилась Памела, но тут вмешался я.

— Она наслушалась Чарли, а тот знает только одно — что Паркинсоны эту комнату запирали. Они сами валяли дурака и его дурачили. Ради всего святого, Лиззи, не позволяйте Чарли дурачить еще и вас.

— Я бы и внимания не обратила на этого недоумка, — упрямо стояла на своем Лиззи, — но миссис Джессеп говорит то же самое.

— Говорит, наверно, что здесь бродит призрак миссис Мередит?

— Вот именно, мистер Родерик. Да успокоит Господь ее душу!

— Пусть себе говорит, Лиззи! Почему бы ей не говорить? Одинокий дом, красивая леди, неожиданная смерть! Ну кто не соблазнится состряпать из этого впечатляющий рассказ?

Памела поддержала меня:

— Мы ведь ничего не видели, правда, Лиззи? По-моему, нам нечего, беспокоиться.

— Ладно, ладно, пусть это будет на вашей совести, не на моей, если тут что-нибудь случится. А если камин опять вздумает дурить, попомните мое слово, я плесну в него полировку для мебели! — пригрозила Лиззи и удалилась.

Немного помолчав, Памела задумчиво произнесла:

— Я могу отдать им свою комнату, кровать достаточно широкая, а сама лягу здесь.

— Поддаешься Лиззи и Чарли? — сухо спросил я. — Надеюсь, ты-то не пойдешь по их стопам?

— Нет, конечно, нет!

— Вполне хорошая комната.

— Да уж и правда неплохая.

Я осторожно спросил:

— А как ты спишь сейчас?

— Спасибо, прекрасно.

— Никаких больше вздохов по ночам?

— Ни звука.

— Отлично!

— Еще бы!

Я не собирался говорить Памеле, но однажды и мне почудились стоны, о которых она рассказывала. Это случилось ночью, после того как у нас побывала Стелла. Я видел какой-то странный сон. Будто я веду Стеллу в зоопарк, там стоит большая клетка, полная птиц; Стелла почему-то очутилась в клетке, она испугалась, плакала и не могла вырваться наружу. Я тщетно старался освободить ее и проснулся, но мне показалось, что рыдания продолжаются. Однако через минуту все стихло; наверно, то была галлюцинация, вызванная сном. Несомненно, и у Памелы было так же. Я порадовался, что наконец-то она перестала об этом думать.

В воскресенье днем я отправился на станцию встречать Макса и Джудит.

Загорелый, стройный, небрежно одетый Макс, казалось, пышет здоровьем и доволен жизнью. Я взглянул на Джудит и мысленно отдал ей должное. Невозмутимая, безукоризненно владеющая собой, с гладкими темными волосами, сдержанными движениями и тихим голосом, она была совсем из другого мира, чем его первая жена, но невольно думалось, что и не из мира Макса.

Рядом с такими невозмутимыми женщинами я немного робею; ведь если омут столь тих, как узнаешь, глубоко там или мелко? Если чувствам не позволено отражаться на поверхности, разве узнаешь, способен ли этот человек разделить с вами тяжкие жизненные испытания? Мне хотелось понять, не растрачивает ли Макс зря свои прекрасные качества на особу, столь восхитительно уравновешенную.