Фернандо молча вздохнул. События стали развиваться так, что образовалась небольшая, но запутанная сеть неудобств, которые постепенно грозили перерасти в конфликт, и он, как верно заметила Ана Мария, мог испортить летний отдых всем. А говоря проще, Фернандо считан, что действия судьи де Марко были не совсем правильными, ведь именно по ее вине тень подозрения легла на всех отдыхающих, а это уже могло породить серьезный конфликт – невидимое глазу подспудное отчуждение между отдыхающими и жителями Сан-Педро; до открытого противостояния никогда не дойдет, скажется только на взаимоотношениях, но именно этим и опасна напряженность: отчуждение закостенеет, и никто не знает, какая опухоль разовьется на этом месте. И все же Фернандо казалось, что Ана Мария, обычно такая трезвая в суждениях, сейчас не учитывала, по-видимому, что избежать всего этого было невозможно. Потому что, хотят они или нет, но преступление совершено, и от этого никуда не денешься. Тревога – наверное, так без преувеличения можно назвать это чувство? – расползлась полосой густого тумана, накрыв всех сразу и никого в отдельности. Изнутри и снаружи она окутала жителей городка и отдыхающих, проникла в души и пропитала чувства каждого и, вероятно, подпортит отношения между людьми, не бесповоротно, конечно, но отчасти. Кому хочется чувствовать себя в числе подозреваемых, когда речь идет о преступлении таком… да, правильно сказала Ана Мария, зверском.

– Потому что, Фернандо, по правде говоря, мы ведь целый день только об этом и говорим. Честное слово, я ужасно себя чувствовала во время аперитива, а ведь там были только свои! Конечно, если кругом одни подозрения и неуверенность, то поневоле начинаешь приглядываться и к тем, кого знаешь всю жизнь. Что же взять с городка? Там уже смотрят на нас настороженно и неприветливо, или будут так смотреть, в общем… – Ана Мария помолчала. – Фернандо, ты ничего не ешь. Ты хоть слышишь, что я говорю?

– Конечно, Ана, конечно, слышу. Просто я думаю. Одновременно. Я больше не хочу, я сыт, ты не беспокойся.

Он размышлял о том, что подозрения растут, как ком, когда начинаешь подозревать других, бессознательно распространять на них свои сомнения – такой своеобразный защитный рефлекс, – чтобы отвести от себя то, что принято считать постыдным грехом, даже роком. И именно это происходило с ними. Сначала – удивление и нездоровое любопытство; потом – возбуждение от того, что случилось нечто из ряда вон выходящее; а теперь – беспокойство и желание избавиться от того, что раньше воспринималось как главное событие лета. Но если им не следовало встревать в это, то как надо было себя повести?

– И эта баба, судья, хоть с ней и дружит Сонсолес, все равно она ничего не понимает, а туда же, – сказала Ана Мария, колокольчиком вызывая Дору.

– Анита, пожалуйста, не веди себя, как Елена.

Дора стояла у окна и вытирала руки кухонным полотенцем, когда подумала о доне Карлосе.

Дон Карлос всегда казался Доре странным. Хозяева очень его уважали, но все-таки он был странным: жил один, делал, что вздумается. Девушка вздохнула и встряхнула полотенце, расправляя его перед тем как повесить. Почему это он ей вспомнился. Ах, да, потому что он странный. Такой странный, что даже топил камин в жару, ну и денек был, самый жаркий за это лето; она была уверена, что второго такого в этом месяце не будет. Что он делал, интересно? Жег что-нибудь?… Нет, это объяснение не годилось. Какой это был день? Дора начала припоминать, отсчитывая дни назад. Да, точно: это было в тот день, когда убили судью; в тот день стояла такая жара, не забудешь.

А дону Карлосу вздумалось затопить камин именно в тот день. Мысль эта не отпускала Дору, и она снова посмотрела в окно, туда, где была Хижина. Над деревьями, скрывающими Хижину, появился в тот день дым из трубы, там не траву жгли.

Ответ пришел ей в голову неожиданно, сам собой, и он был таким страшным, что Дора безотчетно зажала рот двумя руками, чтобы сдержать рвущийся наружу крик.

И снова, в который раз, Карлос возрождался благодаря красоте Кармен. С каждым разом он все больше и больше подпадал под ее очарование. Это не была строгая каноническая красота: она крылась, главным образом, в особой манере держаться, двигаться и смотреть… смотреть на него. Это-то и было главным – ее простодушие; в такие минуты Кармен становилась особенно прекрасной. Потому что главное ее очарование в этом и заключалось – рядом с ней Карлос чувствовал себя очень хорошо. Каким-то образом Кармен давала понять: все, что его восхищает в ней, – только для него одного. И ему становилось так хорошо, приходило такое умиротворение, что Карлосу казалось, будто он попал под действие чар прекрасной волшебницы. Но даже если это и было так, все равно он чувствовал, – волшебство заключено в нем самом, потому что Кармен наделяла его этими чарами. Безусловно, Кармен Валье обладала бесценным даром: рядом с ней мужчина чувствовал свою значительность. И это не раздражало, не вызывало настороженности, а напротив, доставляло удовольствие.

Он собирался предложить Кармен провести остаток отпуска где-нибудь еще. Как только эта мысль пришла ему в голову, Карлос начал раздумывать, что бы ей предложить: отправиться куда-нибудь в шумное, многолюдное место или выбрать затерянный, уединенный уголок. Иногда он предпочитал яркие праздничные краски, шум и гвалт развлечений, а иногда – уединение страсти, где нет никого и ничего, кроме них двоих. В конце концов, Карлос решил оставить это на усмотрение Кармен. Ему хотелось побыть с ней наедине, но такая жизнь, изо дня в день, довольно однообразна; его манила мысль о шумном веселье, но он боялся присутствия других. И все-таки при его настроении эти сомнения доставляли ему удовольствие, поэтому он до сих пор не поделился ими с Кармен.

Но стоило Карлосу остаться одному, как перед ним вставал призрак преступления. Каждый раз ему было все труднее ответить на вопрос, почему же все-таки он убил судью – убийство мешало ему; мешало настолько, что в худшие минуты даже окутывало его зловещим покровом: Карлос почти ощущал его прикосновение к своей коже и порой, сидя в одиночестве, делал странное движение, словно пытался сорвать этот покров. И потом, какая теперь разница – почему? Как бы то ни было, зло свершилось. Зло. Карлос удивился: впервые он назвал это злом.

Он увидел, что Кармен пробирается к столику, и его черные мысли всколыхнулись с той же легкостью, с какой развевалась ее юбка, – от них ничего не осталось за те несколько секунд, которые понадобились ей, чтобы подойти, сесть и с выражением очаровательного любопытства на лице, поинтересоваться:

– О чем ты думал, пока меня не было?

– О тебе.

– Не верю.

– Ну ладно. О нас с тобой.

– О, – сказала она, и он с удовольствием заметил, что глаза ее заблестели, – ты строил планы? Про нас с тобой?