Из блаженно-расслабленного состояния меня вывела неугомонная Дильна, притащившая очередной трофей. Им оказался краб размером с тарелку — зеленовато-бурый с черными крапинами, колючий и перепуганный вусмерть. Я всегда была неравнодушна к этим забавным существам, поэтому немедленно умилилась, глядя в попеременно моргающие глаза на длинных стебельках, и попыталась погладить его по массивной суставчатой ноге. Он же категорически отказался отвечать мне взаимностью: распластался на мокром песке и, зажмурившись от собственной наглости, слегка щипнул меня клешней за палец. Потом, втянув глаза и ноги, замер, изображая не то глубокий обморок, не то скоропостижную кончину. Я чмокнула в холодный нос надху, смущенную невоспитанностью своей добычи, поднялась и пошла к огню, неся краба перед собой за бока.

Остальные тоже вспомнили, что уже скоро полдень, а мы еще ни в одном глазу, и стали подтягиваться к нашему импровизированному столу, выглядевшему очень даже привлекательно. Совмещая оживленную болтовню и шутки с поглощением разных вкусностей, я пыталась убедить краба в своих добрых намерениях, но несговорчивое членистоногое продолжало изображать сломанную игрушку, даже моргать перестало. Впрочем, когда ему предложили кусок политой вином сочной мякоти печеного моллюска, он оживился и заработал клешнями, отщипывая малюсенькие кусочки и деликатно засовывая их в рот. Оставив гостя на попечение Гисы, я активно включилась в бурный дележ последней кисти винограда и отвоевала ее в неравной борьбе. Правда, позволила всем желающим по разу от нее отщипнуть.

Время летело незаметно. После трапезы мы вздремнули в тенечке под охраной бдительных рысьих очей, потом снова купались, играли в прятки в лесу и в догонялки на отмели, кормили с рук странных длинноклювых и хохлатых птиц, которые случайно залетели на озеро и устроили в нашем лагере настоящую ревизию. Не знаю, что именно пытались они отыскать с усердием озабоченных карьерой таможенников, но после того, как их угостили сыром и хлебом, прониклись к нам доверием и не стали настаивать на выворачивании карманов. Они еще немного поговорили с нами на своем курлыкающем языке, позволили погладить переливчатые крылья, а потом вспорхнули, подобно порыву радужного ветра, покружили над озером и, протяжно перекликаясь, улетели вверх по течению реки, оставив на память блестящее оливково-черно-золотистое маховое перо.

Во время обеда подружки пустились в обсуждение деталей предстоящего торжества (вернее, даже двух — свадьбы и коронации), усиленно пытая меня насчет настроения: им показалось, что для счастливой невесты у меня недостаточно убедительное лицо. Пришлось признаться, что я жутко нервничаю, и милые подруги поспешили заверить, что повода для этого пока нет, вот потом… Особенно старалась Эльорина — единственная замужняя дама в нашем тесном кругу. Она так расписала ужасы семейной жизни, что чуть не довела следующих кандидаток в невесты в лице Альниолы и Тиальсы до потери чувств, а меня — до колик от хохота.

Постепенно разговор перешел в другое русло. Представляю, как щедро икалось нашим парням! В конце концов, озвучился вопрос: чем, интересно, заняты сейчас они?

— Уж мое-то сокровище наверняка все в трудах, аки пчела! — махнула я рукой. — В последнее время совсем зажужжался, даже в трапезной встречаемся через раз…

— Это у него с перепугу аппетит пропал! — подколола Джанива.

— Или свои королячьи дела хочет переделать авансом, а потом закатить медовый месяц года на два! — радостно подхватили сестрички.

— Столько сладкого для здоровья вредно!

— Ничего, мальчик у тебя крепкий, выдержит! Раз уж отважился жениться…

— А может, еще передумает?

— И будет на радостях двое суток пить без передышки, а на третьи застрелится из камнемета!

— С похмелья?

— От скуки!

— Это если выживет после объявления об отмене свадьбы!

— Но ты же у нас девушка добрая, сразу насмерть не убиваешь…

— А кто ему виноват? Видели глазки, что выбирали, так теперь кушайте — не поперхнитесь!

— Вот-вот: каждый сам кузнец… гвоздям для своего же гроба!

— Да ну вас! — Я, устав смеяться, махнула рукой на расшалившихся подруг, поднялась и пошла по берегу вдоль кромки воды.

Полуденная жара спала, но природа, казалось, продолжала дремать, разнежившись на солнце. Ветер стих, примолкли птицы, лишь мерный шум близкого водопада нарушал тишину. «Передумает… Может, и передумает. Я и в себе-то не уверена, честно говоря. Если бы можно было все оставить, как есть… Зачем, спрашивается, мне эта корона, власть и прочие головные боли в том же роде?! С другой стороны, ради ребенка я и не на такое отважусь. А с третьей стороны — только ли ради него? Себе-то врать не стоит: жить без моего прекрасного принца — вернее, уже короля — конечно, можно, в том смысле, что о добровольном расставании с этим светом и речи не пойдет, но насколько такое существование вперемешку с болью и тоской будет похоже на жизнь?!»

До сих пор я никому, даже самой себе не признавалась, как много стал он для меня значить, как холодно, пусто и одиноко без него и насколько моя хваленая способность радоваться любой мелочи зависит от его присутствия в пределах досягаемости… Если бы меня вернуть сейчас на несколько месяцев назад и предложить на выбор — прежняя жизнь в мире цивилизованном и рациональном или снова этот непростой путь, начавшийся в ночь на первое декабря в завьюженном диком ущелье, — даже раздумывать бы не стала, предпочитая второе. Да, было нелегко — и трудно, и страшно, и больно — и всякое случалось, но ни плохое, ни хорошее не прошло бесследно, и речь совсем не о короне. «Встретились два одиночества», вернее, две половинки, научились ценить, понимать и беречь друг друга — разве этого мало? Так с чего бы мне отказываться от посланного богами счастья, за которое к тому же заплачено сполна и совсем недешево?!