В отличие от встречи с доброжелательным товарищем полковником, мое появление перед сослуживцами успехом не увенчалось. Все считали меня симулянтом. Даже Вовчик. Ну, он-то, положим, видел, что в Минске я не прикидывался избитым! Косятся все. Я же хороший — почему меня здесь так не любят? Может, не знают, что я хороший? Надо им об этом сказать.

Весь остаток дня меня коротышка Ростик опекал. Прыткий такой! Его „старики“ регулярно засылают в магазин. Вовику не положено — он младший сержант, его поставили командиром отделения у этих самых „стариков“. Только глупый Мордоворот мог до такого додуматься. Вовик летал, как сраный веник, между „дедами“ и командиром взвода. Вадим особо усердствовал. Мне он отвел роль адъютанта при себе, мальчика на побегушках. Это мне обо всём Ростик рассказал, наивно радуясь, что летать в магазины ему теперь придется в два раза меньше. По наущению Вадика меня вводили в курс дела. Глупые они все! Неужели я прошел Минск и другие армейские клоаки лишь для того, чтобы быть у кого-то на посылках? Черта с два! Я за себя еще поборюсь.

В столовой за ужином Вадим попросил меня взять его жратву на свой поднос. Я отрицательно покачал головой. Он опять полез драться. Я было нащупал в кармане ножик, но явился Стас. Я вновь мысленно удивился его способности появляться всегда и везде вовремя. Вадик пообещал разобраться со мной ночью. Как я понял, расправа затевалась нешуточная. Пока я ел хлеб с маслом, старики во главе с ненавистным мне Вадиком прорабатывали стратегию разборки со мной. Они даже и не пытались скрыть, что говорят о моей скромной персоне. Надо же, какой чести я удостоился! Ростик с Вовиком наперебой говорили о том, что я просто обязан подчиниться негласным законам, а не то нам троим житья не будет. От моего хамства, видите ли, у „стариков“ портится настроение, и они отрываются на бедном Ростике. А я-то чем виноват?

К концу трапезы ко мне подошел Вадик — надменный, величественный. Кинув на меня презрительный взгляд, громко сообщил, что мне по приходу в часть надлежит всем „дедам“ почистить сапоги. Тут уж я взбесился, вскочил на скамейку да как заору на всю столовую: „А может, вам еще и пососать всем?! Козлы! Вы еще нам с Ростиком сегодня сапоги почистите!“ Ростик испугался при упоминании своего имени, Вадим взмахнул кулачищем, но я увернулся. Потом залепил ему железной кружкой с недопитым чаем. Химики, с интересом наблюдавшие за тусовкой, подавились. С разных концов столовой последовали крики „дедов“-химиков: „Убей его!“ — это меня, значит. Вбежал лейтенант, дежурный по столовой, и без разбору выгнал нас взашей, пообещав доложить обо всём Мойдодыру. Даже неплохо относившийся ко мне Стас не одобрил моего поступка. В душе-то, конечно, может, и одобрил, но мысль о завтрашнем обязательном разговоре с Мойдодыром не давала ему покоя. Он просто умолял „дедов“ пару дней потерпеть с разборкой. Лейтенант, гандон штопанный, стуканет, как пить дать. А Мойдодыр учинит расследование. А он, то есть я, тоже может стукануть. Тогда попадет и Стасу, и остальным. „Ага, — говорю. — Я вас, ублюдков, с экскрементами смешаю“. Впрочем, я, пока дошел до части, тоже угомонился. Конечно, интересно, что они там придумали. Но я не прочь потерпеть и без этого.

В ту ночь дежурным по части заступил капитан Голошумов. Подтянутый, с рыжими усами, не такими длинными и страшными, как у Буденного. Меня он видел в первый раз. Поинтересовался у Стаса. Не знаю, что ему Стас рассказывал, только капитан, слушая, постоянно улыбался. Хороший мужичок. Я хороших чувствую интуитивно. Да и не такой тупой, как остальные „товарищи“ офицеры и прапорщики. Подозвал меня, запросто поговорили. Он оказался земляком — из Подмосковья. Расспрашивал о столичной жизни. Я уже не помню, что ему рассказывал. От него я узнал, что Мойдодыр на офицерском собрании затронул и мою скромную персону, предупредив, что со мной доктора велели обращаться бережно. Жаль, что вадики этого не слышали! Голошумов обрисовал мои радужные перспективы на должности придворного художника, обещав покой и благодать. Объявил отбой. Пока все не легли, меня спать не отпускал. Не потому, что боялся за меня — он ничего, уверен, не знал. Просто я был интересен ему, а он — мне. Когда я пришел в спальню, все уже дрыхли.

Слишком много впечатлений за один день! Даже с Серёжкой не успел проститься. Я ведь я его, наверное, люблю. Не могу точно сказать. Не похоже это на настоящую любовь из кина. Хотя, Бог ее знает, какая она — настоящая. Просто мне было с ним спокойно. Я хочу повторить это снова и снова. С ним я забывал обо всём. Даже когда его не было рядом, он заполнял собой все мои мысли. Так было там, в госпитале. А здесь приходится больше думать о собственной шкуре. Вот Ростик, например: недалекое существо. Не смог постоять за себя и стал холуем. Холопом бывших холопов. Вадим тоже прошел путь Ростика год назад. Они ведь два сапога — пара, только преимущество одного в том, что его взяли в армию на год раньше. Нет, решительно не хочу здесь оставаться! Там, где глупость — образец, разум — безумие. Вот полежу до утра и устрою им шикарное светопреставление.

Только бы не заснуть! Мысли начинают путаться. Кусаю себе язык, щиплю за яйца, принимаю неудобные для сна позы. Всё бесполезно — глаза закрываются. Иду в умывальник. Голошумов спит в оружейной комнате, смежной с апартаментами дежурного. Помощником сегодня мальчик из числа „дедов“, похожий на старого потасканного козлика. Так и назовем его — Козлом. Вроде бы легче. Спать хочется, но не очень. Олег… Опять ты перед глазами. Твой прощальный взгляд, полный надежды и веры во всё лучшее… Я ничем не мог помочь тебе. Мне становится не по себе только от осознания этого. Я всегда боялся воспоминаний о тебе, а сейчас ими я прогоняю сон. Я не должен спать, если хочу уехать отсюда. Сначала в госпиталь, а потом, если повезет, и домой. А что дома? Снова разгульная жизнь, ненасытная жажда любви? Нет, сейчас я уже так не смогу. Я сильно изменился. Не знаю, что во мне сломалось, но я чувствую себя другим. Дома всё будет по-иному. А что я могу здесь? Тут и забот-то — только о своем желудке. Мне, правда, — еще и о шкуре. Интересно, а что будет, когда мне по местным законам разрешится иметь своего ординарца из числа новобранцев? Нет, это не для меня. И не только потому, что не хочу. Я пошел против этих законов, и уже не буду иметь морального права потом пользоваться их привилегиями. Ну и что? Я-то найду, чем мне заняться. Только бы побольше красивых новобранцев.

Часы Вадима пикнули шесть. Я не заметил, как стало светло. Пора. Выдавил на язык немного зубной пасты и пошлепал в умывальник. Пасту достал, выпил литров пять воды из-под крана. И улегся прямо на голый пол — обморок, значит. Хотя, если это обморок, я должен был неожиданно упасть. А если я неожиданно упал, стало быть, я просто обязан был больно удариться. Следовательно, должна быть шишка. Стал биться головой о стену. Бился долго. Пощупал. Больно. И кровь есть. Вот теперь можно спокойно дожидаться проснувшихся сослуживцев. Из зубной пасты получилась хорошая пена, которая медленно вытекала из уголков рта. Я трезво рассудил, что пену изо рта никто нюхать не будет. К тому же паста была советская, поганая, и совсем не пахла. Бедный Козел! Проснулся, водички холодненькой захотел, да и пописать заодно, а тут — такое зрелище! Сначала подумал по простоте душевной, что я уснул ненароком. Сапогом по тапочкам начал бить, яхонтовый мой. Я — ноль внимания. За руку схватился, бриллиантовый, пульс начал щупать. Да не знал, где пульс находится, изумрудный. Руку отпустил — она свободно и бессильно упала. Мой золотой, как он перепугался! Решил перевернуть меня лицом вверх, александритовый мой Козлик, да как пену увидит! „Товарищ капитан, скорее!“ — надрывается. А сам аж трясется со страху, аметистовый. Вот как над Димкой разборки планировать! Кого жалко, так это Голошумова. Он-то ни в чем и не виноват. Хотя нет и моей вины в том, что его назначили дежурить именно тогда, когда у меня внеплановый обморок.

„Скорую“ вызвали. В это время меня окончательно перевернули на спину. Лежу, глаза закрыты, дышу ровно. Сквозняк устроили, чтоб мне легче дышалось. А ветер из туалета — во кайф! Начинаю мелко дрожать от холода. Мало того, что в одних трусах на кафельном полу, так еще из туалета холодная утренняя вонь. Слышу, машина приехала. Надо приходить в себя. Открываю глаза, делаю вид, что никого не узнаю. Приподнимают меня, тут пять литров воды из меня и выходят. В только что подошедшего Вадима метился, а попал в Козла с Голошумовым. Фельдшеру тоже досталось. Он даже смутился. Кое-как привели меня в божеский вид и повезли в госпиталь.