Наутро Мишка был потрясен моей работоспособностью и веселым расположением духа. На обед я позвал его с Сергеем в кафе „Три Ночных Генерала“ — так прозвали мы буфет при госпитальной офицерской столовой. Ночными генералами мы обзывали старших прапорщиков. Три звезды на их погонах располагались в ряд, совсем как у генерал-полковников — ночью и перепутать можно. „Ночные генералы“, привозившие из частей больных и покалеченных армией солдат в госпиталь, коротали время в буфете, ожидая решения судеб своих сопровождаемых. Вот мы и пировали в окружении толстозадых вояк, не брезговавших не только мерзкими вторыми блюдами, но и пирожными, которые были если не их, то моими ровесниками. Нам же за счастье было съесть пару булочек и запить их „фантой“. Верхом шика считались сушеные вьетнамские бананы, по рублю пачка. От них пахло не только мылом, но и „гражданкой“.

После пира я уселся на родную скамейку у клумбы в ожидании обещавшего появиться вместе с Сашкой Мыша. Время приближалось всё к тому же злополучному тихому часу, и я судорожно мял пачку бананов в кармане. Я увидел их, когда уже отчаялся и ругал Мыша последними словами. Мой новый принц протянул руку, как бы невзначай поздоровался и с благодарностью принял вьетнамское угощение. Разговора особого не получилось, да и времени было мало. Оказалось, и Сашка не теряет времени даром: в отделении функциональной диагностики, что на первом этаже, потребовалось оформить пару стендов, и он напросился на эту почетную работу. Правда, его шеф (несколькими рангами ниже, чем мой Бадма) оказался намного требовательнее, дав неделю срока — вот Сашка и торопился. Я выведал, в каком кабинете он работает, и напросился в гости. После полдника зайду к нему, и мы потом пойдем погулять. На его мордашке печать удивления не нарисовалась (с чего это так сразу в гости?). Он воспринял это как жест коллеги по стендам.

Хорошенько размыслить о плане дальнейших действий мне помешал Бадма-Холгаев. Мишка поднял меня с постели, сказав, что Главный всех нас хочет видеть, причем немедленно. Как-то сразу мне стало не по себе: недобрые предчувствия вихрем пронеслись в голове. За последнюю неделю я почти не продвинулся в производстве стендов. Может, Мишка что-то знает? Нет, сам удивлен. На днях он отколол небольшую шутку: на одном из стендов, отображавших тактическое размещение военно-полевого госпиталя в военных условиях, он отобразил в названиях населенных пунктов все наши фамилии. И это рядом с поселком Ленинск! Лычёвск и Ленинск выглядели, как близнецы-братья, только „мой“ населенный пункт был на пару домов больше и уже считался городом. Своим именем Мишка назвал самый большой город на стенде. Вдруг Бадма узрел и сейчас будет нас трахать за надругательство над светлым именем вождя мирового пролетариата? Мурашки на коже высыпали. Пахнет выпиской и родной частью! На всякий случай напущу-ка я на себя смертельную бледность. К тому же и вправду страшно.

Глаза Бадмы излучали ту же порцию отеческого тепла, что и при первом нашем свидании. На душе сразу полегчало. Он расстелил прямо на Мишкином стенде секретную карту и стал объяснять, что еще нужно добавить в наши художества. „Думаю, передвижное хирургическое отделение нужно вынести за Лычёвск“, — спокойно, деловым тоном рассуждал полковник. Мы с Мишкой впились друг в друга глазами и не могли понять, дурачится он или вправду ничего не замечает. Когда Бадма попросил меня дописать слово „лазарет“, я почувствовал, что мои трясущиеся руки выведут сейчас что-то другое. Выручил, прочувствовав момент, Мишка: сказал, что отдельные слова писались им (а почерк менять не следует), и он сделает это за меня. Через несколько минут поток ценных указаний иссяк: работы стало много больше. Какие-то пожарные стенды, дабы больные и персонал учились быстро эвакуироваться не только при пожаре, но и при угрозе светового излучения. Да, я-то, конечно, вам это нарисую, но вряд ли кому-то из вас это пригодится… Повозиться с этим придется изрядно, а с другой стороны, вряд ли я с этими пожарными штучками совладаю до поздней осени. Бадма сказал, что срочности особой нет. Но тут же осекся и добавил, что незаменимых людей не бывает. Прямо мысли мои читает! Вот бы и мне влезть в его голову. Там наверняка сидит идея, как уехать домой. По правде говоря, особо и не хочется.

А как же Сашка, Мишка, Мышонок и все остальные? Мне хорошо с ними. Со всеми по-разному. Они удачно дополняют друг друга, образуя одно целое — такое идеальное, такое желанное, такое дорогое. На улице в разгаре лето, и на душе тепло и светло. Дни службы (если это так здесь называется) идут незаметно. Скоро, уже совсем скоро, мне стукнет девятнадцать, и я буду совсем взрослым. Я вдруг вспомнил, как отмечал свое 18-летие. Боже, сколько всего было за один год! Ничего особенного в том дне рождения не было. Уверен, этот будет лучше. Пусть сейчас я не совсем свободен, зато с верными друзьями. Да и посылка с водкой и сладостями от мамочки уже в пути. Пойду, кстати, проверю на почте… Нет. Пока нет.

И следующий день был насыщенным и тяжелым. Начался он с зычного (от слова „Зыкина“) голоса пожилой медсестры, на Зыкину, кстати, и похожей. Она притащилась за мной аж из отделения функциональной диагностики. Я вспомнил, что был выписной четверг. Недобрые предчувствия роем зажужжали в ушах. „Зыкина“ усилила их, сказав, что мне быстренько предстоит пройти контрольное обследование, и если кардинальных ухудшений не будет, я сегодня освобожу кардиологию от своего в ней присутствия. Ничего из таблеток я взять не успел, так что глупо было надеяться на кардинальные ухудшения. Да и бесполезно. Уж если решают выписать, даже инфаркт не поможет. Так, без таблеток, я и отдался беспристрастным приборам. Конечно, перед кардиограммой над собой немного поработал. Раз пятьдесят присел, несколько раз отжался от унитаза, а потом сбил ритм дыхания. Увы, этого не хватило. К обеду я уже знал, что в результате проведенного обследования и лечения мое состояние значительно улучшилось, и теперь уж точно нет никаких препятствий, чтобы достойно защищать Родину от посягательств внешнего и внутреннего врага. Вот тут уж мне действительно стало плохо! Я — бегом к Мишке. Вместе находим единственно правильное решение: бухнуться в ноги к Бадме. Поймал я его после обеда. Он даже с каким-то недовольством выслушивает мои жалобы на кардиологию, всё больше и больше хмурит брови, а потом спокойно спрашивает, не болит ли у меня еще что-нибудь. Господи, да всё болит! Я было начал перечислять все части тела с ног и выше, но он остановил меня уже на ногах. „Вены расширены, говоришь? Ну-ка покажи“. Да, действительно расширены. Набирает телефон начальника отделения сосудистой хирургии — и моя судьба благополучно решена. В этот же вечер я переселяюсь в „сосуды“, перед этим испытав еще одно разочарование. Как последний аккорд в кардиологии — консультация ведущего терапевта. Я было подумал, что мне вновь предстоит встреча с тем карликовым полковником, который не разглядел моих засосов в Волковыске. Нет, оказывается, ведущий терапевт и главный — это две большие разницы. И непонятно, кто из них главнее, и кто кого ведет. В госпитале было очень много полковников — больше, чем отделений. Вот и выдумывали они себе должности, причем генеральские. А по уму и сообразительности от Мойдодыра ушли, дай бог, на полшага.

Ведущий терапевт был полной противоположностью главному. Высокий кабан со свиным рылом и голосом пьяного водопроводчика. Полистал бумажки, выслушал поток жалоб, за которые я пытался зацепиться в последний момент, для приличия слегка пропальпировал и изрек, что мне надо больше заниматься спортом. Начал было рассказывать о специальных упражнениях по наращиванию мышц и водных процедурах, но увидел, что я его совершенно не слушаю. Аж взбесился — говорит, что я от рождения ничего тяжелее ложки в руках не держал. Идиот! Держал. И не только в руках. Но дискутировать с ним об этом я не собирался. Сказал лишь, что зря он так говорит, ведь я кандидат в мастера спорта. Он удивился аж до минутной паузы. Потом вспомнил, что надо спросить, по какому виду спорта. „По шахматам“. После этого ответа он побагровел, справедливо решив, что я над ним издеваюсь, стукнул кулаком по столу и крикнул напоследок, чтобы я не попадался ему на глаза. Ничего не скажешь — обоюдное желание.

Когда я шел со своими пожитками в отделение сосудистой хирургии, то и дело повторял про себя старый анекдот: „— Вовочка, это что, сосуд? — Сосут, сосут, да еще как сосут!“ Это не в качестве эротических фантазий. Весело было. С утра думал, что вместо подарка ко дню рождения мне уготовили свидание с родной частью. После обеда понял, что жизнь — не такая уж плохая штука. Ребята искренне переживали за меня и радовались моему „возвращению“. Было солнечно и на улице, и в душе. Хотелось жить и служить Родине. Но только здесь, в „сосудах“.