— Романтика… — констатировал я после первой. — Смотри, а дружка твоего дерут, как кота помойного! — я указал на Ромкину полочку с шарами, на которой красовались семь штук против одного Витькиного.

— А кстати, с чего это ты не позвал корефана?

— Да ну его…

— Поругались, что ли?

— Да не то чтобы… Просто достал своей простотой…

— Слушай, а идея с открыткой была твоя или его?

— Вспомнил, господи! Ну, моя…

— А с чего это вдруг?

— Приколоться захотелось.

— А истосковавшееся мужское тело… тоже твое?

— Да иди ты… Пошутить нельзя? Ты с Ростиком и не такое вытворял…

— Бляха-муха, не поверишь — я всё это уже слышал! От корефана твоего сердешного. В бункере, когда я на их намордники бирки писал. Витька говорил так же. Боже, вы так похожи…

— Ну, и что он тебе еще сказал?

— А, ничего, мы особо на эту тему не дискутировали. Некогда было. А мне еще и неудобно — с хреном-то во рту…

— Так ты и там успел?

— Ну, а ты как думал? Одно исстрадавшееся тело удовлетворил, теперь вот за другое хочу взяться…

— Ничего не получится!

— Страдать ведь будет…

— И хер с ним!

— Это точно… Ладно, замяли.

Тоже мне, целка-недавашка! Думает, ща в ноги упаду, отсосать буду просить, в слезах вся… Подумаешь! Просто пьем, говорим о целесообразности проведения радио в нашу спальню и подключения к нему магнитофона с „Моден Токингом“. Ему они не нравятся — „слишком слащавые“. Тьфу ты! Ты на себя посмотри! Сам же — девка девкой! Двухметровая одна такая большая девка! Ладно, чего это я зарвался? Смотрим, как Виктор сливает Ромке очередную партию. Я радуюсь — Ромка мне нравится больше. С Витькой не буду больше никогда! Он плохой. Вот и Денис тоже говорит, что плохой. Долго говорим о Ростике. Когда все темы для разговора кончаются, разговор всегда переходит на его скромную персону — это я еще со Славиком заметил. Бутылка последними каплями входит в нас — пора бы и по койкам. Бильярдисты ушли. Предлагаю по последней сигарете. Денис дает прикурить. Я в ответ чиркаю своей зажигалкой. „Спасибо, Вы очень любезны“, — произносит он уже в темноте. „На здоровье. Вы туда же…“ — отвечаю я, задувая свечку. Денис гладит мои волосы. Я затягиваюсь и задерживаю дым в себе, ища губами его лицо. Попадаю в губы. Денис и не думает отворачиваться. Его губы кольцом обволакивают мои. Я выпускаю дым, он фыркает и возвращается на исходную позицию. Он классно целуется. Запах сала нисколько меня не смущает — меня уже приучили к нему его предшественники. Я обнимаю его хрупкие плечи, мну их, впиваясь пальцами. Денис переходит на шею. Мне настолько классно, что я начинаю взаправду стонать. Стоны возбуждают его. Руки теребят мою задницу. „Прости, Денис, но я не смогу. Ты… там… слишком большой для меня“. Я опускаюсь по его телу ниже. Непривычно то, что оно нескончаемо. За это время я бы был у Славика уже в коленках, а здесь язык только добрался до пупка. Денису щекотно, и он отстраняет меня. Ниже… Непомерных, невиданных (ну чё я вру-то?!) размеров антенна молодого связиста стоит почти вертикально, упираясь мне в щеку. Головка огромна. Она целиком погружается в рот только после того, как он расширяется до боли. Так ведь и Гуинпленом остаться недолго! Мысли о Гюго и его героях пролетают всё яснее, когда антенна начинает погружаться глубже.

Этот милый компрачикос делает, кажется, всё для того, чтобы я навсегда остался Человеком, Который Смеется. Я даже языком не могу пошевелить, чтобы еще больше раздраконить неистового. Язык прилип к нёбу, вытесненный огромным куском мяса. Пытаясь отвлечь себя от боли в уголках рта поиском ассоциаций, я неизменно натыкаюсь на пустоту в своих реестрах. Какой там Антон — инфузория-туфелька по сравнению с этим ископаемым! Фу, я больше не могу!.. Изыди из меня, противный! Целую. Денис дышит часто — чаще, чем нужно. Смелая мысль посещает мою безумную голову: а что, если?.. Вазелин, который я давно хотел выбросить за ненадобностью, чтобы не компрометировал, если что, размазывается по обеим сторонам баррикад. Сейчас начнется бой… Головка входит быстро, не причиняя боли. Дальше — сложнее. Кажется, я слышу скрип… Нет — хочется верить, что это мыши. Мои пальцы контролируют глубину бурения. Половина! Аж дух захватило! Ты только не дергайся — сначала всё запихнем, а потом будет видно… Всё не входит — оказывается, и здесь есть предел (вот бы никогда не поверил!). Первый толчок. Второй. Странно, но мне совсем не больно… „У траха глаза велики“ — еще раз убеждаюсь в справедливости народной мудрости. Денис уже вовсю ездит во мне. С каждым движением вперед стенки отнюдь не бездонной, как казалось раньше, пропасти упираются в простату, создавая неведанный доселе кайф. Денис убыстряет скольжение, и — о чудо! — я кончаю! Руки, упиравшиеся в стену, тут ни при чём. Сжавшиеся дверцы доводят до конца и этого изверга. Он стреляет, войдя почти полностью. Я утопаю в сперме. Натянув штаны, чувствую, как она выливается обратно. Дверцы остаются незакрытыми — кто-то свернул рукоятку экстренного открывания дверей… Присев на корточки, я облизываю безразмерный конец. Он пахнет мной. Он пахнет моими лёгкими… На каждого мудреца довольно простАты…

Денис со злорадной улыбкой наблюдает, как я выхожу на строевой смотр. Он, как связист, стоит поодаль со своими связными офицерами и, рассказывая им что-то, косится в мою сторону. Надеюсь, что вещает не о нашей с ним связи. Мне же не до смеха — действительно трудно ходить. Такое ощущение, что он забыл во мне свой поганый отросток. А тут — строевой смотр! За всеми этими поебушками я забыл, что завтра должна явиться представительная инспекция из округа. Так повелось еще со времен, когда Мойдодыр был не только лейтенантом, но и мужчиной. Два раза в год в нашу часть, впрочем, как и во все другие, наведывалась комиссия, которая должна была определить пригодность солдатиков и остальных служивых к исполнению своего воинского долга. Грузные минские дядьки заставляли бегать, прыгать в вонючих резиновых костюмах, по идее, защищавших от химической атаки потенциального неприятеля, шагать строевым шагом — короче, делать то, что снилось офицерам только в снах с холодной испариной. Хорошо, что подобные экзекуции устраивались только два раза в год — вряд ли кто смог бы пережить это еще раз. Мойдодыр осматривал офицеров, нам же достался начальник штаба. С предельной тщательностью он проглядел подворотнички, вставив Ростику за то, что тот выглядел — впрочем, как и всегда — неопрятно. До меня очередь так и не дошла — на Ростика он потратил слишком много времени. А то бы и мне досталось. Вчера мне было явно не до подворотничка. Да и сперма засохшая была именно на том месте, где находилась надпись, гласившая о том, что штаны действительно мои, а это НШ тоже проверял.

Весь день я провел за начертанием разных предкомиссионных списков и стиркой штанов. А с утра нас построили по тревоге еще до подъема. Мойдодыр решил вновь убедиться, что все готовы к встрече грузных дядей. После завтрака эти толстосумы проверили наш внешний вид. Они были менее придирчивы, чем наше начальство, и вакханалия замечаниями не увенчалась. Сразу после строевого смотра начались экзамены по строевой подготовке. Нам следовало по одному подходить к толстому полковнику — строевым шагом, разумеется — отдавать честь и говорить, что, мол, „по вашему приказу прибыл“. В моем сознании прибывали только скорые поезда, поэтому я шел к толстяку слишком быстро. Он аж испугался, но честь в ответ отдал. И пятерку поставил. Еще бы! Посмел бы он не оценить, как стройные длинные ножки, чеканя шаг, рисовали на асфальте прямые линии, смыкавшиеся в квадраты, прямоугольники и чуть ли не тетраэдры (это когда нога поднималась на уровень груди)! У новичков получались сплошные овалы, но в ведомостях милосердный полковник нарисовал всем четверки.

Следующим испытанием была Защита от Оружия Массового Поражения — иными словами, ЗОМП. Если не успеешь за семь секунд напялить на рыло противогаз, другой толстый полковник считает тебя мертвым, а стало быть, двоечником. Ростик единственный из нас не управился в жизненный норматив и целую лишнюю секунду глотал условные газы, за что и получил „трояк“. Прохожие, которых угораздило в это время проходить мимо забора, с интересом наблюдали, как с десяток дураков, которым полковник истошно орал „Газы!“, зажмуривали глаза, затаивали дыхание и, путаясь в лямках противогазной сумки, нащупывали спасительную резиновую мякоть. Через семь секунд все защитнички были на одно лицо, и только рост отличал Дениса от Вовчика, а меня от Ростика. Спасительный „Отбой!“ вернул каждому свое лицо, но тут же последовала команда „Химическая тревога!“. Спастись от этой напасти можно было, только надев на себя противно зеленого цвета общевойсковой защитный комплект, перед этим, правда, повторив процедуру с противогазом. Этот самый ОЗК представлял из себя очень ценную вещь для рыболовов-любителей. Непромокаемые резиновые сапожки, резиновые штаны, плавно перерастающие в резиновый смокинг и заканчивающиеся резиновой шапочкой. Именно такого цвета шапочка была у меня в детстве, когда я любил хаживать в бассейн „Москва“. Короче, ОЗК был весь резиновый. Теперь уже разница в росте была менее заметной, ибо нашим маленьким ребятам достались костюмы на несколько размеров больше. Именно поэтому они быстрее всех облачились и наблюдали, как Денис натягивает сапожки на несколько размеров меньше. Толстый полковник простил Дениса, видя явную недоработку со стороны противохимической промышленности. Воскрешенный полковником, мой вчерашний лавер еще долго ругал противохимическую промышленность, успокоившись только перед началом экзаменов по физической подготовке.

Мне даже и не пришлось уламывать экзаменатора освободить меня от кросса. Тот сам спросил, кто освобожден. Более того, я проявил чувство патриотизма по отношению к родной части, изъявив желание пробежать стометровку в паре с длинноногим Денисом — на спор. Напялив три пары носков, дабы ноги не метались в сапогах, я принял стойку низкого старта. Потом Денис визжал, что я рванул задолго до отмашки командира взвода. Теперь это уже неважно: я обогнал Дениса на два своих тела и показал абсолютно лучший результат в части. Жаль, что на задницу не поспорили! На остальные мероприятия, типа общения с турником и пятикилометрового кросса, я не пошел. Пропитые и прокуренные офицеры плелись в хвосте дружной колонны солдат, а замыкали весь этот растянувшийся на добрый километр караван прапорщики. Надо отдать им должное: добежали все. Вовремя сообразив, что любое мое слово вызовет у них жажду крови, я молчал и даже не смеялся — почти. Позволил себе только поиздеваться над Денисом, которого длинные ноги так не вынесли за пределы прапорщицкого пелотона. Злобно покосившись, Мистер Большая Шишка пошел отстирывать штаны. Он их испачкал, когда на повороте ноги заплелись буквой „гамма“, и младший сержант лег сразу под двоих прапорщиков.