— Зачем? — удивился брат Доминго.

— Судя по глубине раны, оставленной веревкой, ясно, что на другом конце находилось что-то достаточно увесистое, что в итоге привело к освобождению лодыжки от привязи и не всплыло вместе с телом. Скорее всего, какой-нибудь камень.

— Она привязала к ноге камень? — Скорее, это был не вопрос, а мысль, высказанная братом Доминго вслух.

— Чтобы пойти на дно, — подсказал Иньиго.

— Сам знаю, — ответил брат Доминго, задетый подсказкой. — Я хочу сказать, это как-то не вяжется с глубокой набожностью, которой, по словам приходского священника Боррего Солано, отличалась эта женщина. Нам следовало бы рассмотреть версию, которую он нам предложил. Скорее всего, ведьмы проделали над ней какой-то ритуал. Это объясняет след от креста на ладони. Наверняка ее убили и, чтобы отделаться от трупа, привязали к ноге камень, а затем сбросили ее в реку.

— Дорогой брат Доминго, — сказал Саласар, не отрывая взгляда от тела, — мне нравится, что вы стремитесь рассмотреть все возможности, однако следовало бы подключить к вашим заключениям еще и здравый смысл. Если кому-то понадобилось утопить тело в реке, озере или любом другом водоеме и он решил бы воспользоваться камнем, естественнее всего было бы привязать веревку к обеим ногам. Но след от нее указывает на то, что она была привязана только к правой ноге. Ты мог бы возразить, что еще не доказательство, потому что всякое бывает, однако, если мы обратим внимание на подсказки, имеющиеся у нас на столе, мы увидим, что веревку привязала она сама. Волокна веревки, которую она привязала к лодыжке, остались у нее под ногтями. — Он придвинул к нему лист бумаги, на который выложил волокна из-под ногтей Хуаны и точно такие же, но извлеченные из раны на ноге. — Видите? Волокна одинаковые. — Казалось, инквизитор, размышляя, беседует сам с собой. — Из чего следует вопрос: зачем она это сделала? Продолжим в том же духе… Возможно, Хуана постарается сообщить нам о своей смерти что-нибудь еще.

Столь бесцеремонное обращение с покойной показалось брату Доминго плохим знаком. Саласар отошел от трупа и попросил Иньиго посветить ему на страницы книги Леонардо да Винчи, где были изображены люди в полный рост; они улыбались и имели цветущий вид, но при этом были свободны от кожных покровов, словно открытые ящики с замком и петлями, которые можно было открывать и выставлять напоказ их содержимое. Саласар вернулся к покойной, взял нож и провел им от груди до пупка, словно примеряясь. Затем с решимостью, поразившей Иньиго, сделал точный разрез, который начался у основания шеи и доходил до самого лобка. При свете свечи открылись взору внутренности Хуаны. Иньиго испустил вздох ужаса, тогда и Доминго невольно поднял глаза и увидел все тело целиком, распростертое на столе, за которым он обычно писал. Лицо Хуаны было повернуто в его сторону, и на мгновение ему показалось, будто женщина открыла глаза и смущенно глядит на него, умоляя проявить к ней уважение. Доминго сжал зубы, изо всех сил стиснул перо в мокрой от пота руке и принялся читать про себя одну молитву за другой, прося Господа не дать ему возненавидеть Саласара за творимое им святотатство.

— Записывай, Доминго. Легкие заполнены водой. — Брату Доминго показалось, что Саласар смотрит на него с непонятным самодовольством, как бы говоря: «Она была жива, когда упала в реку. Причиной смерти явилось утопление».

— Сколько у нее ребер? — удивленно спросил Иньиго, сравнивая тело Хуаны с изображением в книге Леонардо.

— У мужчин и женщин одинаковое число ребер, так что хватит цитировать Писание, вот заладил! Посмотрим, что у нас тут. Ага! В желудке ничего… Совсем пусто.

— Что это значит? — Иньиго начал проявлять интерес к вскрытию.

— А это значит, что либо женщина в течение дня не взяла в рот ни крошки, либо она умерла вскоре после того, как встала утром, к чему лично я больше склоняюсь. Это опровергает теорию о том, что она была убита во время сатанинского обряда, совершенного в полночь. Тот факт, что ее обнаружили в четверг утром, по утверждению священника Боррего Солано, вовсе не означает, что она умерла накануне. Мы не знаем, ни сколько времени веревка удерживала ее на дне реки, ни когда тело отвязалось от камня и всплыло, ни сколько времени оно плавало в реке, пока его не обнаружили дети. Хотя если судить по степени разложения, я бы сказал, что она скончалась более трех дней назад.

Саласар кое-как запихнул внутренности обратно в брюшную полость, обрызгал ее яблочным уксусом и зашил разрез кривой иглой тюфячника с ловкостью и мастерством заправской портнихи. После этого вымыл руки до локтей, а тем временем Иньиго вытирал следы крови и обряжал покойную в рясу монахини, извлеченную из сундука. Как только с этим было покончено, ничто при взгляде на мертвую женщину не напоминало о проделанной с телом операции. Однако, заглянув в исполненные страдания глаза Иньиго, все еще перепачканного кровью с головы до ног, Доминго перекрестился. К счастью, Саласар отвлек их от мрачных размышлений:

— Иньиго, я хочу, чтобы завтра же ты отправился к этой женщине домой и осмотрел все внутри и вокруг, вдруг найдешь что-нибудь интересное. Я хочу, чтобы ты отыскал веревки, кресты, бумаги, символы. Какую-нибудь прощальную записку. Все, позволяющее нам понять, что вынудило расстаться с жизнью столь благочестивую женщину.

— Я так и сделаю, сеньор, — с поклоном произнес Иньиго.

В то время как в резиденции инквизитора трое мужчин, можно сказать, буквальным образом докапывались до истины, сокрытой в теле Хуаны, Май пыталась отдохнуть, прислонившись спиной к дереву в лесу. Горе, которое она испытывала, оказалось ей не под силу. На коленях у нее стояла деревянная шкатулка с передачами для родственников казненных. Она ее то открывала, то закрывала ящичек, спрашивая себя, что побудило владельцев этих вещей расстаться с Библией или отрезать прядь волос, перевязав ее зеленой ленточкой, в надежде, что эти предметы послужат близким людям напоминанием о каждом из них. Может быть, не случайно Эдерра ничего ей не оставила. Прекрасная знала, что ни Май, ни Бельтрану не нужно никакого предлога, чтобы о ней помнить. Во рту у Май опять появился горький привкус, предвестье припадка, и она поняла, почему Эдерра прилагала столько усилий к устранению настоящей причины ее слез. Единственным способом избавиться от сжимавшего ее сердце чувства безысходности было залиться плачем подобно маленькому ребенку.

С тех пор как Эдерра взяла на себя заботу о Май, а это произошло, когда та была еще грудным младенцем, она всегда разговаривала с ней без сюсюканья и уменьшительных словечек, которые обычно используют в разговоре с маленькими детьми. Она была уверена, что Май, будучи дочерью дьявола, от рождения наделена обширными познаниями в отношении всего земного, небесного и подземного мира, посему не стоит ломать комедию и разговаривать с ней тоненьким голоском, словно с недоумком. К тому моменту, когда у Май прорезались все зубы, она не издала ни одного крика, не говоря уже о стоне. Она могла часами играть с какой-нибудь кривой щепкой, передвигаясь на четвереньках, по-звериному, и вообще не пролила за свою короткую жизнь ни единой слезинки. Сначала это совершенно не беспокоило Эдерру, однако с течением времени она решила, что здесь что-то не так, и попыталась добиться от нее хотя бы намека на плач.